Он ополоснулся в душе, прошел в зону с бассейном, где в окнах виднелся сад с клонившимися друг к другу платанами, и приготовился вздрогнуть от ощущения холодной воды на задубевшей плоти.

Он действительно вздрогнул, но вовсе не от воды.

Сначала мозг отказался воспринимать увиденное. Это что, одеяло? Какая-то игра света? Бурое пятно на зеленом кафельном полу. И прямо посередине – нога, обнаженная до колена. Женская нога. Зрелище отпечаталось на сетчатке. Он моргнул. Два шага вперед, дыхание сбилось и участилось. Еще два, и он оказался посреди лужи крови, склонившись над всем этим кошмаром. В темной влаге, свернувшись калачиком, лежала женщина, одетая в светлое платье. Ее губы посинели, глаза были открыты и смотрели невидящим взглядом. Правая рука лежала вдоль ног ладонью кверху. Вся в пятнах запекшейся крови. А левая была протянута к кромке воды, где виднелась граница багровой лужи. Сэр Саймон почувствовал, как ритмично бьется в ушах его собственная кровь: раз-два, раз-два.

Осторожно опустившись на колени, он приложил к ее шее негнущиеся пальцы. Пульса не было, да и мог бы он быть у человека с такими глазами? Сэр Саймон потянулся к лицу, чтобы прикрыть веки, но остановился, решив, что, пожалуй, не стоит этого делать. Ее волосы, окрасившиеся в красный, разметались вокруг головы, словно ореол. На лице застыло выражение удивления. Или это только так казалось? Она выглядела такой хрупкой, что, будь она жива, он мог бы с легкостью подхватить ее на руки и отнести в безопасное место.

Поднимаясь, сэр Саймон почувствовал острую боль в колене. Когда он попытался стереть кровь с кожи, на подушечках пальцев оказались песчинки. Присмотревшись, он разглядел мелкие осколки толстого стекла. Теперь его собственная кровь, выступившая из пореза на ноге, смешивалась с ее кровью. И тогда он увидел их – осколки разбитого стакана, будто кристальные руины, торчащие из багрового моря.

Он узнал это лицо, эти волосы. Как она оказалась здесь со стаканом виски? Ноги не слушались, Саймон Холкрофт кое-как заставил себя выйти на улицу, чтобы позвать на помощь. Хотя и понимал, что ей уже никто не поможет.

Три месяца назад…

– Филип?

– Да? – Приподнятая бровь герцога Эдинбургского показалась над сложенной пополам “Дэйли Телеграф”, подпертой горшочком меда.

– Ты знаешь эту картину?

– Какую из? У тебя их тысяч семь, не меньше, – съязвил он, просто чтобы повредничать.

Королева незаметно вздохнула и собиралась было объяснить: “Та, на которой изображена «Британия» [2] . Она висела у входа в мою спальню”.

– А, та убогая картинка австралийца, который никак не научится рисовать корабли? Ты про нее?

– Да.

– Знаю.

– Так вот, вчера я видела ее в Портсмуте, в Семафор-Хаус. На выставке маринистов.

– Логично, там же нарисована яхта, – буркнул Филип, не отрывая взгляда от первой полосы газеты.

– Ты меня не так понял. Я принимала там новую стратегию цифровизации военно-морского флота, и по этому случаю в вестибюле повесили несколько картин морской тематики, – пояснила королева. Утвердить новый план цифровизации, подразумевающий оснащение флота по последнему слову техники, – задача куда более нетривиальная, чем посещение художественной выставки. – В основном там были практически одинаковые изображения линкоров. Конечно, не обошлось без яхты J-класса с поднятыми парусами в порту Саутгемптона – куда же без нее. А прямо рядом с ней – наша “Британия” шестьдесят третьего года!

– Ну и как ты поняла, что наша? – спросил Филип, все еще не поднимая взгляда.

– Я сразу ее узнала, – отрезала королева. Ее задело и расстроило неожиданное отсутствие заинтересованности с его стороны. – Я знаю свои картины.

– Несомненно, все семь тысяч. Что ж, поручи прислуге ее забрать.

– Уже.

– Отлично.

Королева почувствовала, что ее муж раздражен сильнее обычного, потому что статья в “Дэйли Телеграф”, вероятно, посвящена брекситу. Кэмерон ушел [3] , в партии бардак, да и кругом чудовищная неразбериха… Какая-то картина ничем не примечательного художника, написанная задолго до присоединения Британии к общеевропейскому рынку, сейчас вряд ли имеет значение. Королева бросила взгляд на пейзажи Стаббса [4] с чудесными лошадьми, украшавшие стены парадной столовой дворца. Много лет назад Филип сам изобразил ее здесь, читающей газету. И может даже показаться, что ему это удалось гораздо лучше, чем человеку, написавшему “Британию”. Тем не менее когда-то эта картина была ей очень дорога. Королева никому не рассказывала, но в некотором смысле это была ее любимая картина. Поэтому она твердо решила, что вернет ее.

Через несколько часов в кабинет королевы в Северном крыле вошла Рози Ошоди, чтобы забрать красные коробки с официальными бумагами, переданные утром Ее Величеству. Рози стала помощницей личного секретаря королевы несколько месяцев назад, после непродолжительной службы в армии, а затем в частном банке. Она была еще сравнительно молода для этой работы, но до сих пор прекрасно с ней справлялась, в том числе – и, возможно, особенно – с ее непротокольной частью.

– Появились какие-нибудь новости? – спросила королева, подняв глаза от последней газеты из целой стопки.

Накануне Рози было поручено выяснить, как картина с изображением бывшей королевской яхты оказалась там, где оказалась, и организовать ее скорейшее возвращение.

– Да, мэм, но вам они не понравятся.

– Неужели? – Такого она не ожидала.

– Я обратилась к управляющему снабжением военно-морской базы, – объяснила Рози, – и он сказал мне, что произошло недоразумение. Художник, должно быть, нарисовал не одну версию “Британии” в Австралии. Эту картину одолжил для выставки Второй морской лорд [5] . На ней нет никакой таблички или дарственных надписей. Оказалось, что она из коллекции министерства обороны и уже много лет висит в его кабинете.