— А вдруг вы меня на выключатель отвлечь хотите, а сами что-нибудь украдете? — продолжил я тянуть время.

Волчицу дождаться надо — она разберется.

— Ты из города, да? — догадался гость. — Совсем там вас запугали, — вздохнул и принялся запугивать сам. — Поверь, если бы я захотел чем-то навредить тебе или этому дому, ты бы мне помешать все равно не смог.

— Заору — Валентина выбежит, соседи всполошатся, — предположил я, сделав шаг назад.

Силуэт Константин Викторович издал жизнерадостный смешок:

— Хочешь дурачком себя выставить — кричи. Меня в поселке все знают, я учителем работаю.

Плюнув, я сходил на крылечко и щелкнул прибитым рядом с дверью выключателем. Лампочка над дверью зажглась, и я обернулся, увидев гладковыбритого, короткостриженого, обладающего впалыми щеками, худого русоволосого мужика. Улыбается, темно-зеленые глаза весело поблескивают из-под густых бровей.

— Как тебе у нас в Липках? — спросил он.

— Деревня как деревня, — пожал я плечами и поделился новостями, надеясь сплавить гостя. — Толька-пастух умер, земля ему пухом.

Беги похороны помогай организовывать.

— Ужасная потеря для всего поселка, — вздохнул он и деликатно меня поправил. — Только не «Толька-пастух», а Анатолий Юрьевич. Девяносто три года человеку было все-таки, а ты, уж прости, молод и должен уважать старших. Может на крылечко присесть пригласишь, или так у калитки гостя держать и будешь?

— Извините, я не знаю, насколько мне позволено распоряжаться участком, — развел я руками.

Мужик посмурнел, подвигал бровями и ничего хорошего не предвещающим тоном вынес вердикт:

— Валька зашугала!

— Нет! — выпалил я чуть поспешнее, чем следовало бы.

Константин Владимирович подошел к крылечку и опустился на него, поставив чемодан рядом. Теперь получилось разглядеть, насколько потрепан, но аккуратно отглажен и чист его костюм. Сочувственно глядя на меня, он грустно усмехнулся:

— Представляю, что у тебя в голове творится. Ты же из города, там про нас чего только не сочиняют. А тут — привезли и как в прорубь бросили. Трепыхаться не будешь — замерзнешь. Будешь — злая щука приплывет и ноги откусит. Прав?

Охренеть как прав! Но признаваться стыдно — получится, что на девчонку жалуюсь.

— Я очень благодарен Зинаиде Матвеевне за приют и всем доволен, — сложив руки на груди, заявил я. — Просто еще не привык.

— Понимаю, — вздохнул он. — Ты — здоровый лоб, а она девочка.

Я попытался незаметно сместиться в тень, чтобы скрыть вспыхнувшие уши.

— Не поможет, — прокомментировал он и напомнил. — Я в темноте не хуже, чем днем вижу. Ладно, — хлопнул себя по ляжкам. — Если ты такой гордый, давай я тебе просто расскажу о Валентине и всех нас. Присаживайся.

Пришлось опуститься с ним рядом. Устремив глаза в ночное небо, он тихим, спокойным голосом начал рассказывать:

— Обычные люди нас ненавидят.

— Это, конечно, они зря, — подпустил я сарказма в голос.

— Есть за что, — признал он. — Первые поколения оборотней дел много наворотили, пытались власть в и без того трещащей по швам стране взять. Под пулеметами полегли почти все, а новым и выжившим отдуваться пришлось — в семьдесят шестом году только запрет на поселение ближе ста километров от города сняли. И до сих пор запрет на работу остается — только в частном порядке наняться можно, и то не каждый возьмет. У нас тут мужики в артели собираются, на стройки, лесоповалы, шахты да грузчиками работать ездят. Обычно даже платят, — усмехнулся. — Ну и по-мелочи — огород там кому вскопать, урожай собрать помочь. А так, в основном, на пособия жить приходится — и то с трудом выгрызли, в восемьдесят пятом, когда как-то многовато преступлений стало — жрать-то что-то нужно? Оборотня милиции поймать сложно, а свои его не выдадут — у нас тут друг за друга горой стоять приходится, иначе сожрут и выплюнут. И ты теперь один из нас, Андрей. Чтобы ты там не думал, но в Липках тебя никто не обидит — здесь обычных людей больше, чем оборотней живет, и никто не жалуется.

— Ладно, — кивнул я.

— Я Валентину не оправдываю, — продолжил он. — Но ей тяжко пришлось — сам подумай: сначала маму жуки на ее глазах на части порвали, потом — из обычной школы выгнали, оборотням-то в них учиться нельзя, — развел он руками. — А там — друзья и подружки, которые ее сразу бояться начали. Была нормальная жизнь, а стала — оборотническая. Отец уехал, а ей к нему — никак, нет ни у той общины, ни у нашей столько денег. Жестоко, но мы вот в прошлом году электричество протянули — лучше всем стало. А стоит это дешевле, чем ее одну в Скандинавию переправить — вот ты бы что выбрал?

— Хорошо всем, а не одному, — пожал я плечами.

Вру — я бы Валентину сплавил при первой возможности!

— В городе и деревнях окрестных нас многие в лицо знают, — продолжил он. — Едем по улице, а сзади дети бегут: «Волки едут, волки!», — грустно ухмыльнулся. — Взрослые не орут, но стараются подальше держаться. Какая реакция у подростка-оборотня на такое отношение может быть?

— Такая же? — предположил я.

— Такая же! — подтвердил он. — Подрастет — поймет и простит, мы все однажды понимаем и прощаем. А по весне она в соседней деревне пенсионерке одной вреднючей огород подрядилась вскопать. Работу сделала, а та орать начала — криворукая мол, придется все перекапывать теперь. Не заплатила, — развел руками. — Валя разозлилась и трансформировалась.