— Да ну. Вместе идем. — Илья вздернул подбородок и шагнул вперед, дескать, не боюсь вас, морлоков!

Друг в беде не бросит, лишнего не спросит…

Миновав алкашей, мы юркнули в подъезд, взбежали на второй этаж, стараясь поменьше дышать.

— Ну и вонь, — проворчал Илья.

Я отсчитал пятую дверь, деревянную, помеченную нарисованным членом. «Алка шлюха», «Тут живет чирнильница». Некоторые надписи были закрашены, эти — свежие. Н-да, нелегко Алисе приходится, теперь ясно, зачем ей драться.

Звонка не было, как и глазка. Я постучал, прижался ухом к двери. Вроде кто-то был внутри.

— Кто там? — крикнули визгливым голосом

— Откройте, милиция! — пробасил я.

— Вот сучка! — донеслось до слуха, щелкнул замок, высунулась дама лет тридцати-пятидесяти. Пакля всклокоченных волос, глаза накрашены, как у фараона, под глазами мешки.

— Ах вы… — воскликнула она, распахнула дверь. — Милиция, да? Вот я вам сейчас — шваброй!

Илья попятился, я вскинул руку и проговорил:

— Тетя Алла, успокойтесь. — Она замерла со шваброй в руке. — Вы бы иначе не открыли. Извините за обман. Алиса дома?

— Нет ее.

— Где она?

— Не знаю, — проворчала хозяйка.

— Как давно ее нет? Мы — друзья Алисы и беспокоимся о ней.

Картинка сложилась. Когда я представился милицией, хозяйка воскликнула: «Вот сучка!» — подумала, что ее пропавшая дочь во что-то влипла. Значит, ее нет уже давно.

— С утра нет. Шарахается где-то. — Женщина отвела взгляд и напряглась.

— Не с утра. Ее нет уже три дня, так? — настаивал я, стараясь сдержать вскипающую злость.

— Че вам надо? Проваливайте! — Она попыталась захлопнуть дверь, но я сунул кед в проем, рванул дверь на себя — женщина вылетела в коридор.

Из кухни, из соседних квартир высунулись соседи. Илья остался за моей спиной. Что он делал, я не видел.

— Не три, а два. Проваливай, сказала! — Женщина замахнулась шваброй — я шагнул навстречу, перехватил ее за ручку, резко крутнул, вырывая палку из рук.

— Ваша дочь пропала, — отчеканил я. — Возможно, она мертва: в городе работает серийный убийца. А вы… даже не чешетесь!

Она разинула рот, чтобы заорать, но встретилась со мной взглядом и отступила на шаг.

— Ой, мертва! Шляется где-то.

— Вы написали заявление о пропаже? — спросил я тоном строгого следователя.

— Да курва эта только рада будет, — проскрежетала походящая мимо полулысая бабка с кастрюлей, плюнула на пол. — Тьфу, шалашовка!

И поплелась, шаркая тапками и бормоча под нос.

— Она уже сбегала. Я написала заявление, да. А она потом приперлась. Стыда с ней не оберешься!

— Алиса бы пришла к нам, — припечатал я. — Потому — чтобы завтра же было заявление в милиции. Иначе мы пожалуемся на вас в органы опеки, вас лишат родительских прав.

Не заметив страха на ее лице, я добавил:

— И присудят алименты до совершеннолетия.

— Да кто ты такой…

— Павел Мартынов.

Женщина дернула щекой — видимо, она знала отца.

— Вы меня поняли, Алла? Завтра вы пойдете в милицию и напишете заявление.

На миг все эмоции стерлись с ее лица, она кивнула, как болванчик.

— Завтра. Хорошо.

Неужели вняла? Может, и правда недооценивала опасность? И все равно хотелось ударить, еле сдержался. Глаза застелила багровая пелена гнева, я развернулся и зашагал прочь под перешептывания соседей. Илья молча направился следом.

С минуту мы шли молча, наконец Илья спросил:

— Думаешь, все так плохо? И правда… маньяк? Ей же тринадцать лет! Может, бродит где-то?

— Она бы пришла к нам. Но да, пусть лучше где-то бродит.

Воображение нарисовало, что Алиса еще жива, и она в беде. Сидит в подвале, и ее мучают, и все потому, что ее мать — шлюха и конченная тварь, которая выгоняет ребенка на улицу, чтобы потрахаться.

Под ноги попалась пустая бутылка, я со всей дури ее ударил — она разбилась о каменный забор, встревоженная шавка залилась истеричным лаем.

Возле дорожки, ведущей к Илюхиному дому, мы остановились.

— Я ведь завтра уезжаю и ничего не смогу сделать. И ты не сможешь. Черт! — Я запрокинул голову и долго и витиевато матерился.