Мы живем в городе братской любви, нас помнят, пока мы мешаем другим. Намучились мы с тележкой знатно, особенно на эскалаторах. Что там с товаром, страшно было подумать. Переспевшие абрикосы не выдержали бы такого экстрима, зеленоватые, надеюсь, доживут.

— И куда теперь? — спросила бабушка, останавливаясь возле колонны.

— Туда. Вот, видишь, написано: «Выход в город». На другую станцию нам точно не нужно.

Подождав, пока пассажиры электрички подойдут к эскалатору, за ними направились и мы — улучив момент, пока там мало людей, чтобы никому не мешать.

— Последний рывок, — обнадежил я бабушку, устанавливая тележку на ступеньку эскалатора, едущего вверх, и устраиваясь рядом.

Странно, но даже такое метро — неухоженное, заклеенное объявлениями, будило теплые воспоминания о жизни в Москве. Наверное, виной тому теплый подземный ветер, толкаемый по тоннелям электричками. Дохнул в лицо — и вернулось ощущение времени, когда было хорошо. И еще я не чувствовал себя в Москве чужим, меня будто бы запомнили и ждали, а значит, ничего плохого не случится.

Поднявшись на эскалаторе, я направился к бездействующим турникетам. Бабушка воскликнула:

— Ты куда? Нам же в город! Или за выход тоже платить?

— Это выключенные турникеты. Мы правильно идем.

— Точно?

Я откатил тележку к стене и сказал бабушке:

— Постой здесь, пока я разведаю самый короткий путь.

— Не заблудишься? — встревожилась она.

Хотелось съязвить: «Всенепременно» — но я улыбнулся.

— Нет. Но меня может не быть десять минут и дольше. Ты главное без меня торговлю не начинай. Кстати, который час?

— Без пяти одиннадцать.

— Отлично! Все, убежал!

Мимо теток, продающих одежду с рук, я рванул в переход, в нерешительности замер под табличкой, где одна стрелка указывала на Таганскую и Марксистскую, вторая — только на Марксистскую. Остановил женщину в зеленом платье, спросил:

— Извините, а где тут универсам «Таганский» и рынок?

— А вот, — женщина махнула рукой, — сразу выйдешь — увидишь. Только не универсам, а гастроном!

Дальше я услышал извечное, кочующее из поколения в поколение:

— Превратили Москву в шалман! Нет уже нашей любимой доброй Москвы!

Я выбежал на площадь. Над бурлящим стихийным рынком красовались огромные буквы гастронома «Таганский». Н-да, не это я ожидал увидеть, а привычный крытый огороженный рынок с бетонными прилавками, где можно купить место, а тут — не пойми что, прилавки собраны из чего попало. Кому за место платить? Правильнее сразу денег дать, так надежнее и точно не тронут. Или все места выкуплены и заняты?

Часть прилавков железная, часть — деревянная, торгуют всем вперемешку — и на прилавках, и с коробок на земле. Асфальт покрыт обрывками картона, щепой, гнилыми овощами. Хотя «птичка» была в другом месте, и тут наблюдались продавцы котят и клетки с волнистыми попугайчиками. О, а вон и банки с рыбками — гуппи, сомиками и скаляриями.

Я двинулся вдоль выстроившихся рядком продавцов. Вязаные носки и шапки, детские вещи, дедовские вещи, вилки, ложки, старые книги. Клубника. Наверное, наша, южная. Местная, насколько помню, созревает ближе к июлю.

— Почем? — поинтересовался я у сухонького мужичка.

— Тысяча! — ответил он, и я не выдержал, удивленно присвистнул, у нас в эту пору она по четыреста-пятьсот, может, уже и дороже.

Он развел руками.

— Ну а что ты хочешь — июнь холодный, на юге закончилась, и перестали возить, эта — из-под пленки.

Движемся дальше.

— Зеленый горох, — с выраженным южным акцентом орала дородная молодая женщина, — горихи, квасоля!

Ясно, Украина тут как тут. Их, видимо, наши таможенники не щемят, пропускают с товаром, а Курский вокзал, куда поезда с их юга приходят, рядом, одна станция всего. Потому Виталя это место и облюбовал.

На коробке перед женщиной лежали бумажные кульки с зеленым горошком, фасолью, ядрами орехов.

— Почем орехи? — спросил я. — Килограмм.

— За полторы отдам.

Я опять присвистнул, в этот раз — восторженно. Вот что возить надо! Себестоимость килограмма — двести пятьдесят рублей! Наценка 500%! Фантастика! У меня аж пульс участился. А я, чтобы две тысячи заработать, весь день ставриду таскал.

Хотя, если учесть, сколько мучений претерпевают люди, чтобы доставить сюда товар, не так уж и дорого. А вот и черешня, надо полагать, украинская. Мелкая, гораздо мельче нашей, почти черная. Указав на нее, я спросил:

— Почем?

— Семьсот, — почти без акцента ответила торговка, похожая на Солоху из фильма, — три килограмма осталось, все за пятьсот отдам!