— Нет, благодарю. Сегодня вечером я не чувствую призвания быть ветеринаром.

— Мне показалось, что сейчас ты ближе к лошадям, чем когда была ребенком… — Он пожал плечами, оставляя ей право окончить фразу.

Она облизала губы.

Ипполит с надеждой смотрел на нее.

Она сказала:

— Они могут унюхать страх, да? Сейчас в любую минуту он может убежать?

Патрик улыбнулся:

— Единственное, что сейчас может унюхать Ипполит, это шоколад. Почему бы тебе не дать его?

— А почему я должна давать?

— Потому что, если ты это сделаешь, я уйду и оставлю тебя с миром.

Это ее отрезвило. Она спрашивала себя, о чем он еще догадался.

— Ах, ну в таком случае… — пробормотала она.

Сжав челюсти, чтобы не стучали зубы, она сделала шаг вперед и взяла плитку из его рук.

— Заходи с моей стороны, — тихо сказал Патрик. — Если он захочет убежать, то наткнется на меня, а не на тебя. Так, правильно. Теперь отломи кусочек.

— Я бы и сама сообразила это сделать.

— Извини.

Ее зубы начали стучать. Как смешно! Быть напуганной пони!

— Это не смешно, — произнес он тихо. — В этом вся ты.

— Перестань быть таким разумным.

— Положи шоколад на ладонь. Вот, правильно… Постарайся держать ладонь ровно.

— Я стараюсь. — На самом деле ее так трясло, что проклятому шоколаду грозило падение на землю.

Патрик мягко взял ее за запястье.

— Так хорошо, — сказал он где-то рядом с ее головой. — Видишь? Получается. Он хочет познакомиться.

Кровь шумела в ее ушах.

Ипполит опустил голову, и ее рука исчезла в жесткой массе гривы. Она чувствовала жаркое дыхание на своей ладони, она вдыхала сладковатый мускусный запах лошади. Губы Ипполита, мягкие и нежные, как пыльный бархат, щекотали ее кожу. Потом шоколад исчез.

Пони тряхнул своей некрасивой маленькой головой и отступил в кусты розмарина. Патрик отпустил ее кисть.

Нелепо, но ей хотелось плакать.

Рядом раздался голос Патрика:

— Извини. Я подтолкнул тебя слишком грубо.

— Ты не подталкивал меня, — пробормотала она. — Я сделала это, потому что сама хотела.

Он не ответил.

Ей хотелось, чтобы дрожь наконец прекратилась.

— Это просто нервы. А я, действительно, в полном порядке.

Он быстро коснулся ее руки.

— Говоришь как истинная англичанка.

Она не хотела, чтобы он прикасался к ней. Это рождало желание спрятать голову на его груди.

— Антония? — позвал он спустя некоторое время.

Она скрестила руки перед собой.

— Да?

— Прости меня.

— За что?

— За все…

Она покачала толовой.

— Теперь это не имеет значения.

— Имеет. Я попадаю все время ниже линии.

Она издала слабый вздох.

— Как и я. Все время ниже линии.

Они стояли молча, бок о бок. Он был так близко, что она ощущала его дыхание.

— Как ты думаешь, — начал он, — как ты думаешь, может кто-нибудь вернуться назад?

Она покусала губу.

— Не знаю… — сказала она наконец и взглянула на него. — А ты как думаешь?

Зазвонил его телефон.

В глубине кустов розмарина Ипполит заржал и скрылся в ночи.

Патрик громко выругался.

— Извини, — пробормотал он. — Кажется, я забыл это сделать…

Она, шатаясь, подошла и села на парапет, пока он перезванивал.

Закончив разговор, он помолчал, потирая голову, словно она болела.

— Это Моджи, — сказал он. — Пробки перегорели. Она там сидит в темноте.

Антония сжала губы.

— Тогда тебе лучше идти.

Он стоял, глядя на нее.

Она поднялась:

— Спасибо за вино. И… за лошадиную терапию. Спасибо. — Она заставила себя улыбнуться.

Он не улыбнулся в ответ.

Он оставил ее у ворот, в тяжелом аромате цветущего миндаля, разлитом в ночном воздухе.

Моджи смотрела, как Патрик сидел, упершись невидящим взглядом в свои факсы и думала: «Откладывать нельзя, ты должна спросить его прямо сейчас».

Она так нервничала, что едва могла дышать. Она гадала, заметно ли это? Но какая разница? В том настроении, в каком он сейчас пребывает, скорее всего, он ничего не заметит. Он даже не слушал ее глупую ложь о перегоревших предохранителях. Его лицо было отстраненным и каким-то заспанным, словно он только что пробудился от долгого сна.