В мире совершается невиданный по масштабам и ожесточению передел собственности. Всюду спрос на снайперов повышается. На каждого президента любого окраса уже отлита снайперская пуля. Отлита и для каждого владельца крупной собственности. В рыночных условиях снайпер становится киллером. Пока еще это редкая профессия и редчайшая — среди девушек, не говоря уже о подростках. На них мало кто обращает внимание, а ведь эти в большинстве своем нежные существа в считанные минуты способны при соответствующей подготовке расстрелять любого президента и всю его охрану. Но за это хорошему снайперу полагается хорошо платить.

Что же касается конкретных девушек, тут вроде все было ясно. Соломия, в отличие от Яди, поставила перед собой цель сколотить капитал, выйти замуж по любви, заняться бескровным бизнесом, на который всегда будет спрос.

Ядя в душе была политиком. В ее понимании, наша планета перенаселена. Без войн человечество задохнется. А войны начинают люди. И людей, чтоб они убивали друг друга, нужно озлобить. Кто-то придумал терроризм, то есть жуткое устрашение. На самом деле это охота на людей. Истребление друг друга. И здесь снайперская винтовка — всего лишь орудие труда. Как в руках хирурга скальпель.

Уже прощаясь, Микола напомнил:

— Зенон Мартынович, вы обещали найти и наказать грабителей, которые напали на нас в Стрийском парке.

— А что их искать? — равнодушно ответил Гуменюк. — Они вовсе не грабители. Это желторотые оуновцы. Начальник львовского провода мне прислал извинения, а Яде — корзину роз и пожелание быстрее залечить рану.

— И она их простила?

— Ядя не из тех, кто прощает побои. Она потребовала назвать фамилии нападавших.

— И ей назвали?

— Отказались. Но я через своих людей узнал. Вернется Ядя — передам.

— И что она с ними сделает?

— Накажет. Ты, наверное, Микола, не в курсе… Когда она была школьницей, ее изнасиловали двое старшеклассников. Через два года их не стало.

— Она их застрелила?

— Нет. Кастрировала, но они почему-то не выжили.

— Ее осудили?

— Кто?

— Народный суд.

— О чем ты говоришь? Какой народный суд? Она только мне призналась. Это чтоб ее начальник не приставал к ней. А я шепнул начальнику гвардии. Жалко его. Молодой хлопец, и вдруг без чего-то останется. У Яди и Соломии железное правило: не мужчины их выбирают, а они мужчин. — И подмигнул с намеком: — Так что, Микола, цени это. Ты у них в чести.

— Я люблю Соломию, Зенон Мартынович.

— Верю.

Гуменюк попросил оставить ему слобожанский адрес и телефон. Телефона у старых Перевышек не оказалось, пользовались переговорным пунктом в селе Стрелецкое. Это в пяти километрах от Сиротина.

— Ну, в добрый путь, козаче! Жди хороших новин.

Дождливой ночью пассажирский поезд уносил Миколу в родные края. За грохотом вагонов не было слышно грома. Только молнии кромсали небо и по вагону плясали блики, высвечивая бледные лица спящих пассажиров.

Подложив под голову кулак, Микола лежал на верхней полке, глядел в раскрытое окно. Капли влаги залетали в купе, но он их не замечал. Он неотступно думал о Соломии, и сердце его сжималось от нехорошего предчувствия. Зачем Гуменюк напомнил ему о правилах, которых придерживаются девчата? Это дома многое им сходило с рук. Рядом были свои люди, тот же Гуменюк, да и Варнава Генрихович негласно имел в городе заметную власть… А какая защита для украинских снайперов за бугром, в той же Грузии?

Микола никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас. Соломия весь мир ему перевернула. Все мысли были только о ней. Хватит ли ей ума и ловкости выбраться из той ямы, в которую попала?..

А поезд уже в лучах утреннего солнца подкатывал к перрону киевского вокзала. После Киева людей в вагоне стало больше. По отрывочным разговорам можно было определить, что люди в большинстве своем едут на заработки. Никак, на Слобожанщину? Нет, в Россию. На Кубань.

Может, и ему податься в Россию? Его специальность везде востребована.

Не предполагал он, что вскоре, взявшись выручать Соломию, окажется в предгорьях Кавказа.

По утрам, когда над степью еще пламенеет заря, Андрей Данилович выходил на свое поле и подолгу стоял в глубоком раздумье. Стоял, как языческий межевой столб, обдутый ветрами и обмытый дождями на протяжении многих веков.

Ночной дождь, прошумевший по выгоревшему косогору, освежил делянку, но не смыл пепел пожарища. Эти сгоревшие от подлой руки тридцать паевых гектаров тревожили память, ожесточали сердце. Ему, потомственному хлеборобу, этот погибший урожай был так же дорог, как если бы он похоронил собственного ребенка. Глаза старого хлебороба были сухи, но сердце плакало.