И вот Перевышко узнает, что Пунтус предложил Миколе поездку в немирную Чечню. И он согласился.

Если бы не просьба Соломии, не ее крик о помощи, Микола не сел бы за руль, чтобы тело какого-то мертвеца, по всей вероятности, польского журналиста, переместить с Кавказских гор на Карпатские.

Сейчас любой дальнобойщик рискует получить пулю в лоб и поэтому держит под рукой если не монтировку, то что-то посерьезней. Слава богу, оружие производит любая страна, а в любой стране есть умельцы — мастера золотые руки.

Таким умельцем был Микола Перевышко, но в мире рынка спросом пользовался Илья Пунтус, и то потому, что отцу его, а значит, и ему, сыну известного отца, любая власть позволяет безбедно жить. Илья, как и его отец, расхваливал новую власть и с омерзением отзывался о старой, советской. Это Миколу злило. Ведь он, Илюшка, прежнюю власть не видел — был слишком мал. В те годы мал был и Микола, но они оба чувствовали дух семьи. Ежедневные разговоры родителей, их дела и поступки приучали детей разумно жить при новой власти…

А годы идут. Страна дробится, становится маленькой, смотришь на нее, как в перевернутый бинокль, и люди, кажется, уменьшаются в размерах. Невольно в глубине души возникает чувство незащищенности. В наше смутное время бояться надо людей: в них все больше коварства. И что любопытно: коварству их никто не учил, как не учили и звереть. На лекциях по политэкономии ему твердили, что человек — продукт своего времени, что во дворцах мыслят иначе, чем в хижинах. А кто его обратно загнал в хижину? Из хижины прадед выбирался с помощью винтовки. А деду, отчасти и отцу, задурили голову близким коммунизмом. Ловкие словчили — пробрались к власти, поделили страну. Правнукам все начинать сначала: жизнь, что волна прибоя, сметает один мусор, приносит другой…

— О чем задумался, де-ти-на? — спросил нараспев Илья. У него было приподнятое настроение: благополучно проскочили таможню и контрольный пост ГАИ.

Он опять сидел за баранкой. Уже сказывалась привычка: если ты в автомобиле, веди машину сам. Он вел, наметанным глазом смотрел на мокрое шоссе, изредка, словно мельком, поглядывал на задумавшегося напарника.

Илья не догадывался, что мыслями Микола был в прошлом, спрашивал себя: «Неужели и я… оскотиниваюсь?».

Вчера отец по какому-то поводу вдруг раскричался: «Дожили… Никому нельзя верить. Измельчал народ. Уже не врут, а брешут, как кобели цепные…» Он и еще что-то выкрикивал. Мать его успокаивала, даже в рюмку валерьянки накапала. Он и мать обложил чуть ли не матом, хотя вскоре извинился. Еще долго тонкие усы его дрожали, как вибрировали. Так и не успокоился, пошел в боковушку спать.

В тот вечер Микола спросил у матери, что с отцом, на кого он рассердился? Мать ответила, как отвечают несмышленышу:

— На жизнь нашу баламутную.

А кто сейчас на жизнь не сердится? «Была бы Соломия рядом и никто бы ей не угрожал, разве б я в Чечню согласился?»

Он думал о Соломии как о близком человеке, который волей случая оказался не по своей вине в горах Кавказа, среди людей, способных зарезать всякого, кто им не понравится. По московскому телеку показывали, как чеченцы режут русских контрактников: схватил за волосы, как барану, запрокинув голову, кинжалом по горлу чик — и нет человека.

У них все просто. Так могут зарезать и женщину.

«Какая же сволочь упрятала Соломию в горы?» — ожесточаясь, спрашивал себя Микола и не находил ответа.

В тот вечер, помнится, отец смотрел передачу из Чечни. Месяц назад Москва передала, что там военные действия прекратились, началась мирная жизнь, а Киев показал такие картинки, такую резню, что это уже не война, а истребление Российской армии руками немирных чеченцев. Бородатые верзилы в защитной униформе давали мальчишкам, по существу еще детям, кинжалы дамасской стали, и юные ичкерийцы резали русских военнопленных, молодых ребят, недавно призванных на военную службу.

А как же тогда горцы, те же чеченцы, поступают с теми, кто военную службу считает своей профессией?

Отец, несомненно, думал о Никите. Если б узнали родители, что уже и второй сын направляется в горы Кавказа, и, попади он к чеченцам, велика вероятность, что и Миколу какой-то чеченский мальчишка зарежет, как барана.

На вопрос отца: «Куда это тебя Балабон втравливает?» Микола, пряча глаза, неопределенно ответил: «Что-то из Коломны привезти. А один, без напарника, в дальней дороге… сам понимаешь».

Отец предостерег: с Пунтусами лучше не связываться. Мать — наивная душа — отца успокоила: дескать, смуглый западен, приехавший к Пунтусам, пообещал Миколе хорошо заплатить. Это он хлопцев нанял. О гробе, о мертвеце — ни слова.

Знали бы родители, что не Илья Пунтус, а их сын Микола — главное действующее лицо, о деньгах для Миколы даже не было и речи. Да если бы он сказал правду, что едет выручать девушку не в Коломну, а в огненное пекло, откуда без широкой огласки развозят по России убитых и раненых, ни за что не отпустили бы. Отец мог сказать: девчат на свете много, а жизнь у тебя, Микола, одна. Мать, по всей вероятности, промолчала бы, но взглянула бы на сына такими умоляющими глазами, что тот засомневался бы: стоит ли ехать, вернешься ли живым?..