Заметив лежащее на снегу оружие, я остановил проходящих мимо солдат и приказал отнести его к возводившимся оборонительным сооружениям. Но наших солдат уже было бессмысленно направлять туда, где в любую минуту мог начаться бой. Скрывшись из виду, они моментально разбегались.

Не помню, когда вновь рядом со мной возник рыжеволосый здоровяк. Но, только увидев его, я сжал в руке пистолет и шагнул в ближайшую избу. Мне тоже необходимо было найти хотя бы какую-нибудь еду.

Зрелище, представшее передо мной, было ужасным. На полу в комнате в большой луже постепенно густеющей крови лежал огромный старик с длинной седой бородой. В сенях испуганно жались к стене люди. Среди них - три или четыре женщины и, по-моему, шестеро детей. Обращенные ко мне худенькие, бледные лица русских ребятишек казались мертвенно-бледными. За столом, где стояло несколько разнокалиберных мисок, сидел солдат и невозмутимо поедал вареную картошку. Увидев меня, он приветственно взмахнул рукой:

– Заходите, signor tenente, здесь есть еда.

– Не бойтесь, - на ломаном русском языке обратился я к насмерть перепуганным русским, убирая пистолет, - я вам ничего не сделаю. Мне только нужна какая-нибудь еда.
– После чего я несколько раз поднес руку к раскрытому рту в надежде, что так меня лучше поймут.

Завидев на столе чугунок, в котором лежали крупные картофелины, я, не в силах совладать с собой, почти не пережевывая, проглотил пять или шесть штук. Женщины и дети следили за мной, широко раскрыв глаза. Вздохнув, я отодвинул чугунок в сторону.

Как восхитительно тепло в этом убогом доме! Я немного помедлил, стремясь в полной мере насладиться изумительными мгновениями... Затем, как мог, объяснил женщинам, чтобы они доели остатки сами, иначе придут солдаты и заберут все подчистую, и снова вышел на мороз.

Я бы все отдал за возможность немного поспать в этой теплой избе, но, к несчастью, она находилась слишком далеко от места расположения наших главных сил. Мало ли что может случиться: ночью .подойдут обещанные танки или же противник организует внезапную атаку, тогда я окажусь отрезанным от своих.

Вокруг собирались немцы. К ним лучше не соваться. Я двинулся в сторону деревни.

* * *

А тем временем русские, вынужденные отойти с ранее занимаемых ими позиций, вели постоянный обстрел Арбузова и окрестностей, где скопилось множество немецких и итальянских солдат.

Нас обстреливали минометы, все существующие виды артиллерийского оружия и "катюши". Погибших уже не считали.

Именно в Арбузове мы близко познакомились со всеобщим кошмаром, названным ласковым женским именем Катюша. Шестнадцать 130-миллиметровых снарядов один за другим сыпались на наши головы. Заслышав звук летящих снарядов, все бросались плашмя наземь. За пронзительным свистом следовали взрывы. "Катюши" предпочитали стрелять по большим скоплениям людей. Когда обстрел прекращался, мы вскакивали и сломя голову бросались прочь, стремясь убежать подальше от страшного места. А на снегу оставались трупы - пять, шесть, семь... как повезет.

Тем вечером я тоже попал под вражеский обстрел и находился среди тех, кто сначала лежал, вжимаясь в холодный снег, а потом бежал, спасаясь от гибельных снарядов.

Я присоединился к нашим главным силам, ожидавшим подхода танков. Но те явно не спешили.

Меня часто удивляло, почему взрывы ручных гранат сопровождаются таким воистину оглушительным звуком, более громким, чем взрыв любого другого снаряда.

* * *

Наступивший вечер принес событие, встреченное радостными криками. В небе над нашими головами появилось несколько немецких трехмоторных самолетов, сбросивших на парашютах ящики с боеприпасами и бочки с горючим. Затем они в знак приветствия сделали несколько кругов над долиной и скрылись из виду.

Значит, мы не были брошены на произвол судьбы! Значит, кто-то помнит и думает о нас! Наверняка немцы поддерживают радиосвязь с высшим командованием. И рано или поздно долгожданные танки придут.

Наступила ночь.

Я снова встретился со своими друзьями: Цорци, Антонини, Беллини. Они поведали мне, что наш обожаемый майор Беллини{*11} куда-то исчез. Погиб? Попал в плен? Этого не знал никто. Последний раз его видели 21 декабря, как раз накануне того тяжкого дня, когда солдаты начали стрелять друг в друга.

Бедный, бедный майор! Никогда не забуду, как прошедшим летом, не сказав мне ни слова, он защитил меня от ожидавшего меня сурового наказания - почтовый цензор подал рапорт о моих антинемецких настроениях. А после того, как опасность миновала, майор вызвал меня к себе и здорово отругал, порекомендовав впредь воздерживаться от резких высказываний в адрес немцев в своих письмах домой.

Мысленным взором я и сейчас вижу его таким, каким он был в первые дни отступления: высокий, в меховом тулупе и сером вязаном шлеме, с накинутым на плечи одеялом, с неизменной тросточкой в руке. Ко мне он всегда обращался по-отечески ласково: "Oh, ragazzo..." Если бы он мог вернуться хотя бы на день!..

В тот день мы недосчитались еще многих: младшего лейтенанта Сильви, тосканца из 3-й батареи, капитана Россито, командира 1-й батареи... Скорбному списку, казалось, не будет конца. Оставалось только гадать: где они, наши друзья? И еще каждый из нас в те минуты думал, что рано или поздно придет и его черед...

Я искал место, где можно немного поспать. С утра мне не удалось отдохнуть, и я чувствовал себя совершенно разбитым.

Возле хлева, используемого в качестве лазарета (еще один крошечный лазарет в непосредственной близости от немецкого штаба), я увидел, что люди вокруг меня поспешно падают на землю и прикрывают головы руками. Вслед за этим я услышал свист летящих снарядов "катюш". Разумеется, я тоже рухнул в снег. Под такой обстрел я попал впервые. Шестнадцать снарядов ложились на линии протяженностью около 200 метров. До меня доносился звук далекого взрыва, затем ближе, еще ближе... Последние были уже совсем рядом, земля вокруг содрогнулась, словно в преддверии страшного природного катаклизма. Казалось, взрывам не будет конца. Было так страшно, что я уже мысленно поручил свою душу Господу.