Из этих людей я раньше знал только артиллериста Каррари, служившего на 1-й батарее моего батальона. В отличие от остальных офицеров я предпочел набрать незнакомых мне солдат. Скорее всего, мне придется вести их на передовую, вероятно, даже на смерть. Я решил избавить себя от мыслей о том, что я поведу жалкие остатки большой семьи людей, с которыми я за долгие месяцы успел сродниться, навстречу гибели. Пусть лучше поживут спокойно, пока можно.

Я вооружил своих людей винтовками и пистолетами, отобранными у тех, кто пока не собирался воевать, а также позаботился, чтобы у каждого были шлемы. Во вверенном мне взводе я установил настоящую военную дисциплину: при моем появлении сержант командовал "смирно!" и каждые два часа посылал ко мне человека узнать, какие будут приказы.

* * *

Шли часы. Сменяли друг друга дни. Мы жили в постоянном ожидании какого-то события, которое никак не происходило. Я старался поддерживать моральный дух солдат и сообщал им все хорошие новости, которые мне удавалось разузнать.

Но мы находились в "котле" уже почти месяц, слишком много обещаний осталось невыполненными, слишком много надежд - обманутыми.

Всех нас угнетала мысль, что множество людей погибло или пропало без вести. А оставшиеся в живых продолжали умирать каждый день на наших глазах.

Думаю, что очень немногие еще, как и я, пытались надеяться на спасение.

* * *

Наступило утро. Воздух был чист, свеж и удивительно прозрачен. На белом снегу темнели избы, из печных труб в небо поднимался черный дым. Именно таким я и сейчас часто вспоминаю Чертково. Выйдя из дома, я всякий раз натыкался взглядом на лошадей, стоящих у соседней избы. Их заиндевевшие шкуры слегка поблескивали, освещенные первыми лучами зимнего солнца. Их никто не привязывал, никто не кормил. Но они все равно стояли на одном и том же месте, понуро опустив свои большие головы.

Должно быть, эти животные спасли кому-то жизнь, доставив на себе в город. Но теперь они устали, замерзли и ослабели без пищи, их туловища тоже были покрыты ранами, но люди, которым они когда-то помогли, бросили их на произвол судьбы. Каждый раз, открывая дверь, я надеялся, что больше не увижу эти понурые фигуры - немой укор человечеству. Я верил, что кто-нибудь отведет их куда-то подальше. В конце концов я сам решил найти для бедных животных какое-нибудь укрытие, но опоздал. Они уже умерли.

Их мясо ели все.

Мы проводили большую часть дня сидя или лежа на тюфяках. Нашим основным занятием стал внимательный осмотр грязного нижнего белья на предмет обнаружения зловреднейших вшей. Время шло. Ничего не происходило.

В избе, где жили мои vecchi из 2-й батареи, неожиданно заболел тосканец Каттурегли. Он лежал на тюфяке и трясся в лихорадке. Что мы могли сделать? Чем помочь? Оставалось только ждать. Человек должен был выкарабкаться сам или умереть.

* * *

Нас очень волновала судьба пациентов госпиталя, число которых достигло уже двух тысяч. Один из трех работавших здесь докторов, падающий с ног от усталости, как-то сказал мне, нимало не заботясь о том, что его слышат пациенты, что, если за неделю ничего не изменится, половина этих несчастных отправится на тот свет. Он мрачно развел руками, покачал головой и снова вернулся к работе.

Он и капитан Руокко работали в нечеловеческих условиях. Иногда им приходилось ампутировать гангренозные конечности с помощью кухонных ножей и опасных бритв.

В главном корпусе положение стало угрожающим. Ступеньки лестниц и полы в неотапливаемых коридорах покрывала тонкая корка льда (главным образом замерзшая моча), поэтому передвигаться по ним трудно и опасно. Войдя в любую комнату, прежде всего мы видели густой туман, спускающийся с потолка и слегка рассеивающийся примерно в метре над полом. Под этим туманом на соломе, брошенной на пол, лежали раненые, остатки одежды которых шевелились от вшей. Многие лежали так неделями. Смерть со своей косой была в этих мрачных помещениях частой гостьей. Каждое утро раненые провожали взглядами своих умерших ночью товарищей, которых выносили специально назначенные для этого солдаты.

Я хорошо помню лицо солдата с густой рыжей бородой. Он был родом из деревни, расположенной рядом с моей. Его поместили вместе с Канделой, и всегда, приходя навещать друга, я непременно перебрасывался с ним несколькими словами. В последний раз, когда я его видел, он лежал на соломе, дрожал и плакал. Он тщетно умолял о помощи. Соседи сказали, что у него сильная лихорадка.

* * *

Я запомнил еще одного солдата, хотя до сих пор не знаю его имени. Мучимый жаждой, он вышел из госпиталя, не обращая внимания на адскую боль в отмороженных и уже охваченных гангреной ногах, и пошел к колодцу, откуда и солдаты, и гражданское население брали питьевую воду (к тому самому колодцу, на дне которого лежало два трупа). Почувствовав, что не в силах идти дальше, он сел на землю и разразился злыми слезами, потрясая пустой немецкой фляжкой, которую так и не сумел наполнить. Я подошел и всмотрелся в характерное лицо южанина. Бедные итальянские пехотинцы!

У меня не оказалось с собой ничего, чем можно было достать воду, поэтому я на несколько минут позаимствовал ведро у подошедшей к колодцу девушки. Краем глаза я заметил, что она, наполнив ведро, почти бежит от колодца.

12 января Марио Беллини вместе с Регацони ушел на совместную операцию с немцами. Он отбыл с сотней солдат и двумя сержантами - Брайдой и Пиллоне. Беллини выглядел встревоженным. Никто из нас не знал, что означает "совместная операция с немцами".

Кто мог предположить, что мы снова встретимся только много лет спустя в Италии?