Шрифт:
— По мне — так можно. Я думала, что разрешала...
— А по маме?
Хорошо хоть «по матери» не сказал.
— А я ее разрешения давно не спрашиваю. Никогда не спрашивала. А вот свое так и назад забрать могу.
— А она не разрешила бы, если б безработный был?
Зачем, думаю, еще сильнее его против мамы настраивать. Однако все равно постебываюсь в ответ:
— Сам-то как думаешь? Была б твоя дочка?..
— Была б моя дочка? — деловито рассуждает он, а сам ездит своим успокоившимся ненадолго мужским достоинством по моему тазу. — А круто.
— Что — круто?
— Что ты не моя дочка.
Щекочет меня языком от шеи до пупка, а оттуда — вопрос техники. Это он так «передыхает».
— Между прочим, — стону я, — меня со своей мамой вообще никто знакомить не думал.
Фееричное щекотание прерывается.
— Хочешь — познакомишься, — угрожающе-глухо отзывается откуда-то пониже голос, придушенный моими ногами.
— Нет уж, вот ты захочешь — ты и познакомишь.
Если честно, я и сама не знаю, хочу я или нет. Готова ли. Это, если не брать в счет того, что рассуждать и принимать решения мне сейчас вообще сложно.
Он до сих пор так и не представил меня. Мама бы точно заявила, что мне стоит обидеться, что не додумался, но в некоторых вопросах у нас с ней мнения расходятся. Читай: мне не обидно. А что это значит, если мне не обидно? Если я даже не думаю обижаться?
Даже сквозь самое заоблачное возбуждение неопределенность в собственных чувствах толкает меня лезть на рожон, задыхаясь на «последних метрах»:
— Ты думаешь... я маме прям взяла... и все рассказала...
— Дай угадаю, — мои стоны, как видно, не мешают ему сконцентрироваться, — о чем ты не рассказала маме...
Когда он так настырно стимулирует меня, а затем входит, держа под коленки, оргазм мой приходит через считанные секунды.
— Догадливый... — выдыхаю я ему прямо в рот. Потом выдыхаю еще и еще, и где-то на третьем или четвертом разе выдохи эти уже: «а-ха-а... ха-а-а... а-а-а...»
Припоминаю, как мы с ним повстречались. Наслаждаюсь мыслью о том, как много не рассказала маме, особенно это. От того, наверно, кончаю безудержней.
Рик, кажется, читает все это на моем лице. А я не думаю шифроваться — наоборот, глажу его по волосам, тихонько массирую ему затылок до его урчания — до того мне приятно вспоминать нашу с ним первую встречу.
— А помнишь, — посмеиваюсь, — как ты ввалился в транспорт и давай приставать и матом крыть в лицо... это ж надо было додуматься ...
— Не приставал. Не крыл.
— Крыл. Напомнить, что сказал?
— Не про тебя, а про всех женщин. Ты к ним не относишься.
— Ну, тогда-то я этого не знала. А вот если б я ментов позвала или других пассажиров на помощь, что б ты тогда сделал?
— Не позвала бы. Я это тогда уже понял. У меня, в отличии от тебя, с интуицией нормалек все.
— А если б все равно позвала, у нас бы ничего с тобой и не было.
— Скажи еще.
— Чего?
— Скажи «у нас с тобой».
— У нас с тобой.
— Скажи «мы».
— Мы.
— Скажи «мы вместе».
— Так, мы вместе сейчас коллективненько поднимемся и пойдем на работу, — и правда порываюсь подняться, — я — на свою, ты — на свою. Благо теперь она у тебя тоже есть.
— Сейчас, подожди, — не пускает Рик.
— Чего?
— Я должен еще трахнуть тебя сзади. Я обещал.
— А — ну, похвально. Ладно, давай, раз обещал, только побыстрей.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ Снег в апреле
В Берлине любят жаловаться на все и все ругать, а я ведь из Берлина, коренная-без двух лет урожденная.
Я говорила, что работать люблю, работы не боюсь, работу грызу, но... я ж говорю, тут все всем вечно недовольны.
Весна, тепло и... гроза, паразитка, с дождем, громом и даже...
На глазах у безмолвной Рози открываю окно и высовываю руку — снег.
— Блин, лето ж на носу... — бормочу себе под нос и еще немножко смакую собственную блажь — собираю урожай мелкого жемчуга, мимолетного, как мгновение, но все это целое мгновение твердого и холодного.
Хоть настроение у меня сегодня поганенькое, испытываю условное облегчение от того, что можно наблюдать грозу из окна офиса и в следующие полчаса не нужно никуда бежать. И по своему обыкновению воспринимаю подобное облегчение, как незаслуженную халяву, отсрочку, не вызывающую доверия.
— М-да, — соглашается Рози. — Конфет, ты теперь, конечно, всегда на высоте, но сегодня, кажется, подуставшая, хм-м?..