— Норм. Все это проходили уже. Истерить не будем.

Мне плевать, верит он или нет, как мне плевать, если ему не плевать.

Но если не поверил, значит, считает, что я страдаю и отчаянно вру? Ну, нет.

Решаю уточнить, добавив «иллюстраций» и сдобрив самоиронией:

— Хватило мне всех этих разбеганий с Михой и того, что потом было.

— Да? — тихо спрашивает он. — А что, так херово было?

— Ну — херово, — усмехаюсь. — Да слушай, фигня одна. Из окошка прыгать собиралась, — говорю улыбаясь, специально так, чтобы он не понял, всерьез я или — поржать черным юморком.

– Себе дороже — опять лезть на карниз... стоять, как потерпевшая, вниз смотреть... рассуждать, как все херово и как близко избавление — один только шаг. Как манит бездна.

Он понимает, интересно, что я не шучу? Что это не фантазии, к коим не обнаруживала доселе склонности, а воспоминания? Наверно, понимает.

Иллюстрирую красочней:

— Убеждать себя, что я, конечно, далека от этого... но как же просто... — выдерживаю эффектную паузу: отпиваю глоток вина и не сразу глотаю, как будто собираюсь прополоскать во рту, — ...и даже загражденьице такое есть, чтобы никто не упал. Но тогда можно просто взять стул, стать на него — и загражденьице не помеха.

Да-да, все это — я. Тогда и было. В тумане ни черта не видно, но воспоминания ясны, как со «вчера».

В Берлине хватает высоток, но тогда мне не пришлось никуда лезть — достаточно было приехать на работу, в Буда-Хауз. И поставить стул.

Стулья-то какие неудобные... все офисные, крутящиеся... Насчет бездны тоже не соврала — так и было. Это сейчас смешно вспомнить — тогда смеяться не хотелось, потому что не моглось. Ничего не моглось — настолько ужасающе простым казался этот шаг. И не держало ничто. Ни изнутри, ни снаружи. Лишь несколько тревожила мысль о маме. Мама... да, разве, только мама. И Эрни, обалдуй этот... Или ему по барабану... вздохнет и забудет... Но мама? Нет, маму жалко... Но какое все это земное, а сейчас манит к воздушному... а по воздуху летают. Пусть полет этот тоже окончится землей, но я этого уже не почувствую. Пятно такое останется некрасивое, большое, но его я не увижу.

Этим я с ним не делюсь — подумает, совсем рехнулась.

Да как же он не понимает, насколько теперь все по-иному? Я не о том, что поумнела — это, кстати, не факт. Осознание бесполезности и несоответствия проблемы и ее (не-)решения настало еще тогда. А ведь я тогда ребенка потеряла. Теперь же вообще проблемы нет. Туман, а бездны в нем не видно. А сигать неведомо куда, пусть даже в полном отчаянии — увольте. Не по-моему это как-то.

Если честно, я бы и тогда не прыгнула, а там еще вдобавок пришла Рози. Ворвалась в те глючные рассуждения и схватила меня за локоть.

Каким образом эта чумовая девка нарисовалась там тогда, для меня до сих пор остается загадкой. Но я ведь говорила — у нее нюх на определенные вещи, и она тогда вцепилась мне в локоть. Помню, как вонзились мне в кожу ее длиннющие когти с красным маникюром. Она прилагала максимум усилий — а вдруг я буйная, вдруг вырываться стану. Пёрла меня куда-то в туалет. Был бы там рядом душ — она бы меня под него засунула, окатила бы... Пёрла и приговаривала сквозь зубы: «Не дури... не дури... дура... вот ты дура... Да ты ни хера еще не испытала... Ты думаешь, это больно?.. Это страшно?.. Забей... Прикинь — ну родила бы от этого ублюдка... и на хер тебе это надо... Ты молодая, здоровая... Все впереди еще...»

Я хорошо помню, даже сейчас ощущаю то мое чувство «в ответ» на ее увещевания. Те клокочущие, душащие, сухие рыдания у меня в горле: и что ты, соплячка, знаешь... и что... и что... и что может быть хуже?..

Вслух не сказала, но подумала, а она предвосхитила этот мой вопрос: «А этого нюхни: сама. Сама в восемь лет. В пустой квартире, месяцами. Мать хер ее знает где шляется... за тысячи кэ-мэ... Ни телефона, ни хера... Никак не связаться. Думаешь, думаешь всякое... Мать деньги зарабатывает хер ее знает, чем, а ты сидишь. Сидишь одна. Ты евро-сирота. Я евро-сирота. Такое нюхала?.. Я нюхала. Больше не хочу. Всегда бывает хуже. И хуже. И хуже. Еще раз тебя поймаю... еще раз поймаю тебя... — поняла?..»

Мы, кажется, рыдали с ней на пару, еще при этом хохотали, как две ненормальные дебилки. Кончилось тем, что мы с Рози в тот вечер жутко нахерячились, я даже и не помню, где и как. Уверена, она еще и попыталась бы свести меня с каким-нибудь утешителем в ту ночь, но не стала. Ведь у меня же не только драма расставания случилась, но и другая драма, а тут черт его знает, что поможет...

Все это я вспоминаю, глядя в окошко Сферы с загадочной полуулыбкой на лице. Надеюсь, полуулыбка эта придает выражению моего лица не истеричности, а невозмутимости. Ведь я же вообще-то успокоить его хочу. Да.

Я не садюга, но мне все-таки отрадно наблюдать, как мои глючные воспоминания сдирают его противнючую, наигранную робость, совсем как когда по куску сдирают обои. И вот из-под обоев на меня пристально, но прохладно поглядывает прежний звероватый Рик. То-то же.

«Вознаграждаю» его за это:

— Да не-е... Сейчас не тот случай.

И тихо усмехаюсь на прощанье.

***

Глоссарик

евро-сироты — определение, применямое по отношению к целому поколению несовершеннолетних детей в Румынии, оставленных или даже брошенных родителями, в том числе, уехавшими на заработки за границу, и поэтому вынужденных выживать самостоятельно