— Знаешь, я опять не понимаю, — сказала я, опустила букет и подошла к Артуру ближе. Взять его за руку? Можно ли обнять сейчас?

Он улыбнулся так, словно говорил с малым ребёнком, и сам обнял меня. Я ощутила тепло и спокойствие.

— Поймёшь. Я помогу. Совет, кстати, закончился. Его распустили. Все обвинения сняты.

— Так мы, значит, можем жить в своё удовольствие? — спросила я и вдруг услышала за спиной чей-то чужой голос.

— Можете, — сказал он.

Я обернулась.

Огромный белый Кот серьёзно смотрел на нас и словно чего-то ждал.

— Артур, — тихо позвала я, — ты же видишь Кота?

— Вижу, — так же тихо ответил Артур. — Это я с ума сошёл или как? — добавил он, и я выдохнула: если мне не чудится, то всё отлично. Значит, оба мы адекватны. Значит, говорящий Кот и правда есть.

И с чего он вообще удивил меня? То, что белая летучая мышь разговаривает и частенько сидит на моём плече, или что конь из ветра носит нас по небу, меня не смущает. А вот Кот…

Неподвижно сидящий громадный Кот, подобный то грозному волку, то большой мягкой игрушке. Кот, меняющий выражения морды на противоположные, слово кто-то крутит киноплёнку с совершенно разными белыми котами.

Наконец он принял спокойный и даже расслабленный вид.

Тогда я неуверенно произнесла первое пришедшее в голову:

— Фамильяр той самой Ехидны?

Кот кивнул.

А говорить на «ты» или на «вы»? Как вообще к нему обращаться?

— Можно на «ты», — ответил Кот моим мыслям, и тут появился заспанный Соломон.

Он лениво подвигал крыльями, потянул когтистые лапы, зевнул. Разлепил глаза и тут же весь встрепенулся, будто его ударило током.

— Кот! — воскликнул Соломон. — Прошу прощения, я утомился, и пока Мирослава…

— Тише, — бросил тот и внимательно посмотрел на меня.

Я пошатнулась от этого взгляда и ощутила примерно то же, что бывает в горах, когда они так давят на сердце и голову, а перед глазами всё начинает куда-то уплывать, что приходится застыть на месте или даже сесть на голые камни, лишь бы удержать равновесие.

Вот и сейчас я закачалась, опустила глаза и прикоснулась пальцами ко лбу.

И вдруг отпустило.

Словно там, где была моя рука, медленно и со скрипом, но отворилось давно закрытое окно. И туда попал свежий воздух и свет. И стало совсем легко. Так, как всегда и должно было быть.

Кот перевёл взгляд на Артура, чуть задержался и снова посмотрел на меня.

— Идёмте, — добавил он и развернулся, готовый показать дорогу.

Я хотела сделать шаг, но тут же ощутила неимоверную слабость. Захотелось опуститься поближе к травам, посидеть в них и повдыхать этот сладкий, местами горьковатый запах местной таволги и розового шалфея, прикоснуться пальцами к лепесткам, к тонким гибким салатовым стеблям, к почему-то сиреневым пушистым одуванчикам, которые ветер — всё тот ли это ветер, что принёс меня в Мир Мечты? — развевает по полянке, уносит в леса с ветвистыми деревьями цвета небесной лазури или тёмно-синих сумерек, уносит к существам других миров, других Вселенных, где кто-то тоже стоит среди трав и смотрит вверх такими же глазами, и этот кто-то тоже чувствует тебя, и твою боль, и счастье, и усталость. И, быть может, вы — мы? — когда-то, когда-нибудь встретимся и сразу узнаем друг друга.

И всего одно объятие исцелит раны. И даст жизнь новому: розовым, или голубым, или вовсе белым цветам душистого душами рождённого шалфея. И мы соберём их в пучки трав, и засушим, и станем прикладывать туда, где паутинка исцеления ещё недостаточно крепка.

И другим я тоже подарю эти цветы. Их ветром отнесёт к тем, кому особенно нелегко. И голос мой…

Да, голос.

Я запела.

И голос мой слился с ещё слабым ветром, который тут же стал нарастать, и он поднял меня и понёс. Меж ослепляющих звёздных вспышек, меж огней, мимо бездонных чёрных дыр; мимо родного Солнца, мимо такого милого сердцу зелёно-голубого шара, где когда-то я родилась; вдоль громадных колец цвета бензиновых разводов в луже; меж Корней, Ствола и Кроны могучего Древа, что связует собою миры.

— Вернись, — сказал Артур, и я ощутила его ладонь на своей руке.

Я снова здесь.

— Ты очень сильна, — сказал Кот. — Твой голос — отличный помощник ветра. Идём, я научу тебя управлять силой, — сказал он и снова развернулся, идя на тропу, которая тянулась посреди шалфея и таволги, в которой я заприметила голубые цветки из букета Артура.

Ладони наши соприкоснулись. Мы переплели пальцы.

Соломон учтиво полетел чуть впереди.

Лиловый рассвет, скромные ромашки, пахучая зелёная лаванда. Ветерок, треплющий мои волосы. Теплая рука Артура. Светило, мягко согревающее исцелённые сердца, из которых пробиваются чуть заметные первоцветы. Таким стало это утро.

Я шла и улыбалась.

«Написать бы эту картину прямо сейчас, — думал он. — Передать бы пейзаж со степными золото-колосистыми травами, словно бы изнутри подсвеченными солнцем, передать бы барашчатые бегущие куда-то вправо облака, голубизну неба, уходящую вдаль, протоптанную в синих цветочках тропу. Но главное — передать бы то, как бесконечно прекрасна моя любовь. Как густо-рыжим оттенены её медно-золотые на свету кудри, как сияет её лицо в этих лучах, как сосредоточенно глядят глаза цвета зелени и самой природы, как платье обтягивает стан, а подол его струится на ветру. Написать бы её портрет прямо сейчас».