– Вот ведь беда!
– сказала я, совсем расстроенная.
– Как же это я заспалась! Придется вам сегодня обедать всухомятку.

Вернувшись вечером, я спросила еще с порога:

– Ну что, совсем голодные?

– А вот и не голодные, а вот и сытые!
– победоносно закричал Шура, прыгая передо мной.

– Садись скорее обедать, мама, у нас сегодня жареная рыба! торжественно объявила Зоя.

– Рыба? Какая рыба?

На сковородке и в самом деле дымилась аппетитно поджаренная рыбка. Откуда она? Дети наслаждались моим изумлением. Шура продолжал прыгать и кричать, а Зоя, очень довольная, наконец объяснила:

– Понимаешь, мы, когда шли в школу мимо пруда, заглянули в прорубь, а там рыба. Шура хотел поймать ее рукой, а она очень скользкая. Мы в школе у нянечки попросили консервную банку, положили в мешок для калош, а когда шли домой, задержались на часок возле пруда и наловили...

– Мы бы и побольше поймали, да нас какой-то дядя оттуда прогнал, говорит: утонете или руки отморозите. А мы и не отморозили!
– перебил Шура.

– Мы много наловили, - продолжала Зоя.
– Пришли домой, зажарили, сами поели и тебе оставили. Вкусно, правда?

В тот вечер мы с Зоей готовили обед вдвоем: она аккуратно начистила картошку, вымыла крупу и внимательно смотрела, сколько чего я кладу в кастрюлю.

... Впоследствии, вспоминая те первые месяцы после смерти Анатолия Петровича, я не раз думала, что именно тогда утвердилась в Зоином характере ранняя серьезность, которую замечали в ней даже малознакомые люди.

НОВАЯ ШКОЛА

Вскоре после смерти мужа я перевела ребят в 201-ю школу; до прежней было слишком далеко ходить, и я побаивалась отпускать детей одних. Сама же я там больше не работала: я стала преподавать в школе для взрослых.

Новая школа детям понравилась сразу, безоговорочно - они с первого дня полюбили ее и просто не находили слов, чтобы выразить свое восхищение. В самом деле, прежде они учились в небольшом деревянном доме, напоминавшем школу в Осиновых Гаях. А эта школа была большая, просторная, и рядом строилось новое великолепное здание в три этажа, с огромными, широкими окнами... Сюда они переселятся в будущем учебном году.

Хозяйственная Зоя быстро оценила Николая Васильевича Кирикова, директора 201-й школы.

– Ты бы видела, мама, какой у нас будет зал!
– говорила она с увлечением.
– А библиотека! Книг сколько! Я столько никогда не видала: полки по всем стенам, с полу до потолка, и ни одного свободного места... Яблоку упасть негде, - подумав, прибавила она (и я опять услышала бабушку - это было ее выражение).
– Николай Васильевич нас водил на стройку, все показывал. Он говорит: у нас большой сад будет, сами посадим. Увидишь, мама, какая будет наша школа: лучше во всей Москве не найдешь!

Шура был захвачен всем, что делалось в новой школе, но больше всего ему нравились уроки физкультуры. Мальчуган без конца мог рассказывать о том, как он подтянулся на трапеции, как перепрыгнул через "козла", как научился попадать мячом в баскетбольную "корзинку".

Новая учительница, Лидия Николаевна Юрьева, сразу пришлась обоим по сердцу. Это я видела по тому, как охотно они шли каждый день в школу, какие оживленные и довольные возвращались, как старались слово в слово пересказать мне все, что говорила учительница, - все, до мелочей, было для них важно и полно значения.

– По-моему, ты оставляешь слишком большие поля, - сказала я однажды Зое, просматривая ее тетрадь.

– Нет, нет!
– вспыхнув, торопливо ответила Зоя.
– Лидия Николаевна велит такие, меньше нельзя!

Так было во всем: раз Лидия Николаевна сказала, значит, только так и должно быть. И я знала: это хорошо, это значит, что учительницу любят и уважают, именно потому старательно и охотно выполняют любую ее просьбу, любое приказание.

И Зоя и Шура всегда принимали близко к сердцу все, что происходило в классе.

– Сегодня Борька опоздал и говорит: "У меня мама заболела, я ходил в аптеку!" - с жаром рассказывал Шура.
– Ну, раз мама больна, что тут делать. Лидия Николаевна и говорит ему: "Садись на свое место". А после уроков как раз приходит Борькина мать - она с ним хотела куда-то прямо из школы ехать, - а смотрим, она здоровая и совсем даже не больная. Лидия Николаевна покраснела, рассердилась и говорит Борьке: "Я больше всего не люблю, когда говорят неправду. У меня такое правило: если сам сознался, не соврал... не солгал, то есть, - поспешно поправляется Шура, чувствуя, что начинает слишком вольно передавать речь учительницы, - значит, полвины долой". А я спросил: "Почему, если сознался, полвины долой?" А Лидия Николаевна отвечает: "Если человек сам сказал, значит, он понял свою вину, и незачем его сильно наказывать. А если отпирается, говорит неправду - ну, значит, ничего он не понимает и в другой раз опять так сделает, и, значит, надо его наказать..."