– Мама, прости, я больше не буду, - скороговоркой пробормотал у меня за спиной Шура.

– Мама, прости его!
– как эхо, повторила Зоя.

– Хорошо, - ответила я, не оборачиваясь.

До поздней ночи я просидела за починкой злополучного пальто.

... Когда я проснулась, за окном было еще темно. У изголовья моей кровати стоял Шура и, видимо, ждал, когда я открою глаза.

– Мама... прости... я больше никогда не буду, - тихо и с запинкой выговорил он. И хотя это были те же слова, что вчера, но сказаны они были совсем по-другому; с болью, с настоящим раскаянием.

– Ты говорила с Шурой о вчерашнем?
– спросила я Зою, когда мы с ней остались одни в комнате.

– Говорила, - не сразу и, как видно, с чувством неловкости ответила она.

– Что же ты ему сказала?

– Сказала... сказала, что ты работаешь одна, что тебе трудно... что ты не просто рассердилась, а задумалась: как же теперь быть, если пальто совсем разорвалось?

"ЧЕЛЮСКИН"

– Помнишь, Шура, папа рассказывал тебе про экспедицию Седова?
– говорю я.

– Помню.

– Помнишь, как Седов говорил перед отъездом: "Разве с таким снаряжением можно идти к полюсу! Вместо восьмидесяти собак у нас только двадцать, одежда износилась, провианта мало..." Помнишь?.. А вот, смотри, отправляется в Арктику ледокольный пароход. Чего там только нет! Ничего не забыли, обо всем подумали - от иголки до коровы.

– Что-о? Какая корова?

– А вот смотри: на борту двадцать шесть живых коров, четыре поросенка, свежий картофель и овощи. Уж, наверное, моряки в пути голодны не будут.

– И не замерзнут, - подхватывает Зоя, заглядывая через мое плечо в газету.
– Смотри, сколько у них всего: и меховая одежда всякая, и спальные мешки - они тоже меховые, и уголь, и бензин, и керосин...

– И лыжи!
– немного невпопад добавляет Шура.
– Нарты - это такие сани, да? И научные приборы всякие. Вот снарядились!.. Ух, ружья! Это они будут белых медведей стрелять и тюленей.

Я никак не могла подумать, что "Челюскин" скоро станет главной темой наших разговоров. Газетные сообщения о его походе были не так уж часты, а может, они не попадались мне на глаза - только известие, с которым однажды примчался Шура, оказалось для меня совершенно неожиданным.

– Мама, - еще с порога закричал встрепанный, разгоряченный Шура, "Челюскин"-то! Пароход, помнишь? Ты еще мне рассказывала... Я сейчас сам слышал!..

– Да что? Что случилось?

– Раздавило его! Льдом раздавило!

– А люди?

– Всех выгрузили. Прямо на льдину. Только один за борт упал...

Я с трудом поверила. Но оказалось, что Шура ничего не спутал - об этом уже знала вся страна. 13 февраля ("Вот, не зря говорят: тринадцатое - число несчастливое!" - горестно сказал Шура) льды Арктики раздавили пароход: их мощным напором разорвало левый борт, и через два часа "Челюскин" скрылся под водой.

За эти два часа люди выгрузили на лед двухмесячный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет и радиостанцию.

По звездам определили, где находятся, связались по радио с полярными станциями чукотского побережья и тотчас начали сооружать барак, кухню, сигнальную вышку...

Вскоре радио и газеты принесли и другую весть: создана комиссия по спасению челюскинцев. И в спасательных работах немедля приняла участие вся страна: спешно ремонтировались ледоколы, снаряжались в путь дирижабли, аэросани. На мысе Северном, в Уэлене и в бухте Провидения самолеты готовились вылететь на место катастрофы. Из Уэлена двинулись к лагерю собачьи упряжки. Через океан вокруг света пошел "Красин". Два других парохода поднялись до таких параллелей; где еще не бывал в зимнее время ни один пароход, и доставили самолеты на мыс Олюторский.

Не думаю, чтобы в те дни нашелся в стране человек, который не волновался бы, не следил затаив дыхание за судьбой челюскинцев. Но Зоя и Шура были поглощены ею безраздельно.

Я могла бы не слушать радио, не читать газет - дети знали все до мельчайших подробностей и целыми часами горячо и тревожно говорили только об одном: что делают сейчас челюскинцы? Как себя чувствуют? О чем думают? Не боятся ли?

На льдине было сто четыре человека, в том числе двое детей. Вот кому неистово завидовал Шура!

– И почему им такое счастье? Ведь они ничего не понимают: одной и двух лет нет, а другая и вовсе в пеленках. Вот если бы мне!..

– Шура, одумайся! Какое же это счастье? У людей такая беда, а ты говоришь - "счастье"!

Шура в ответ только машет рукой. Он вырезает из газет каждую строчку, относящуюся к челюскинцам. Рисует он теперь только Север: льды и лагерь челюскинцев - такой, каким он ему представляется.

Мы знали, что застигнутые страшной, внезапной катастрофой, челюскинцы не испугались и не растерялись. Это были мужественные, стойкие, настоящие советские люди. Ни у одного не опустились руки, все работали, продолжали вести научные наблюдения, и недаром газета, которую они выпускали, живя во льдах, называлась "Не сдадимся!".