Мы были поколением семидесятых, а наши аксакалы – самого интересного в эпохе страны десятилетия. Когда они едва вдохнули – а выдох уже запретили.

Они – не договорили. Мы ещё не начали говорить. Мы вслед за ними уходили – в тайну. В Неведомое. Это было заразительно: мы так нуждались в неформальных старших – и вообще в сказке.

Вообще во всём, что не будни. Могла ли я думать тогда об этом? Я была счастлива. Я пришла к своим.

…Была девочка, которая смотрела в пламя костра. Подолгу, не видя никого вокруг – может, потому-то её увидел он. Потому что и он и она смотрели не во вне – в этот переменчивый огонь.

Мы нашли друг друга по высокой степени отъединённости.

– Давай пока без теорий. Вы оба любили… теории. Давай о том, что дальше.

– Мне трудно. Пускай дальше

Между моей последней записью и этой – такая пропасть! Всё изменилось, волшебно изменилось: и мир вокруг, и я… неужели пришло уже превращение, ради которого ехала сюда?

Родители, школа – да я даже не помню сейчас об этом! Щенок оборвал поводок – свобода!

Пружинный бег по тропе. В мягкие мхи валишься на привалах. Лиственницы клонятся над маленькой таёжной рекой. Иван-чай закатным огнем по её берегам.

Похудела мгновенно, – на семь дырок в ремне. Шевелюра распушилась… но зеркал тут нету. Однажды у одной девушки выпали из рюкзака бигуди – во уж все ржали! Она просто не знала, что сюда брать.

Гудящую стену комаров, оводов и слепней мы сперва озверело месили кулаками… но я скоро привыкла умываться репудином.

А люди… главное – люди! Кого только не занесло и не заносило сюда. Все разные, и откуда только не, и как-то шутливо-нежны друг к другу… Я младше всех, но уже сказала Подруга: а не дашь тебе шестнадцать. И смотришь серьёзно, и балдеешь меньше всех.

А моя одноклассница, дочь Академика? Не-е, она б сюда не вписалась.

Академик. Один из аксакалов. Вот бы какого мне отца.

А он со мной – на равных. Да тут все со всеми на равных…

А ещё: он и неприятные вещи может подать так, что ему же и будешь благодарен. Он меня сперва хотел засунуть в лабораторию. Ага! Чтоб сидеть и мыть пробы и вернуться всё тем же неповоротливым существом! Он сам не вынес моего показательно-траурного вида и выпихнул в маршрут. «Ты же походник, это ясно».

Ещё бы. Всё детство в палатках. Не-е, про детство не будем. Забудем. Куда девалась моя скованность, мои комплексы?

Адмирал. Как бы в тени Академика – а ведь с него началась Диаспора. Тут пока неясно.

Шеф. Это Подруга так его обозначила – Шеф. Потому что Он принял руководство, когда Академик отбыл на международный форум. Шеф непонятен вообще. Он говорит не как все. Да вообще больше молчит.

Иногда скажет слово – и все ржут. А ведь Его песни поёт вся Диаспора…

Чего-то пока не понимаешь, Лена. Да я и не хочу понимать! Хочу просто быть с ними, с этими людьми. Они только здесь, больше нигде нету!

Ленка! Она была такой тогда… то смеется, общается, открытая в доску… То сядет и глядит в никуда. В такие минуты хотелось взять её и увести, понянчить, убаюкать – не думай, усни, рано тебе столько думать. Мы были студенты, уже отколовшиеся от дома, уже хлебнувшие общаги, новых отношений с миром, а она…

И ведь парням она нравилась – только не замечала. Для неё все были друзья, всё равно что новая семья.

А он?

Ему было на двадцать больше, чем ей. Молодое лицо, седой ёжик. Но он уже всё делал и говорил будто бы для неё одной – слепой бы заметил, но не она.

Не знаю, как осмыслить, переварить. Сегодня, едва проснувшись, Шеф начал говорить о йогах – их изумительной способности сосредоточить мысль до предела и добираться до истины. А в моей-то голове – хаос! Из книг любимых, стихов, мечтаний каких-то дурацких, сюжетов…. Все спрашивают: куда ты будешь поступать?