Ну, семья… как это далеко от нас, у нас же совсем другое… Бродила по выставке, брала со стендов и смотрела книги. Его уже не надеялась увидеть, да и ладно: сверкающий рыжий октябрь, незнакомый город, лукаво-шальная, искрящаяся, авантюрная радость: мне хорошо здесь! Как ночью тогда на тропе.

…Кто-то подходит вплотную и берёт за руку. Он! Это казалось явлением с неба.

И в глазах – та самая, меня когда-то пугавшая нежность.

Уже вместе смотрели выставку, обсуждали. Потом пошли к морю. Потом в его институт, он взял ключ от лаборатории.

– Как здорово, что ты приехала. Только этими короткими встречами я живу. – Но… твоя жена… она же…?

– Да. – Я не хочу ничего разрушать. – Когда-нибудь расскажу тебе, как создавалось то, что ты не хочешь разрушать.

– Я всё равно уеду после школы. И у меня хватит жестокости и силы… – Мне дорога любая мелочь, связанная с тобой. Ты это знаешь…

И хочешь уехать…

Что я могу, когда он так говорит? Не разреветься бы…

– Или давай в Ленинград – у меня друг под Москвой, он возьмёт меня на работу.

– Ты с ума сошёл, да?.. Ты уже колючий…

– А ты – прекрасна.

Когда мы встали уходить, взял меня на руки… никогда не чувствовала такого.

Поймали такси – успел сунуть деньги на билет.

И… жуткая вещь: не было билетов обратно.

Ночь в аэропорту. Звонок домой: я в другом городе. Знакомлюсь с какими-то лётчиками, студентами обоего полу, пожилой дежурный по аэропорту – то ли опекает, то ли клеится… всё равно – какое чудо эти путешествия!

Город сумеречных ветров и самолётных гудящих трасс. Век мне чуять самым нутром, выиграна или нет игра. Боже, прости мне его, тот день! Век мне теперь прикрывать глаза:

в каждой радости – быть беде, в каждом хохоте – быть слезам…

Улетела только утренним рейсом.

Здравствуй, радость моя! Ты уехала в то воскресенье. Я остался один. По коленям портфелем стуча, по обочине Правды пробирался к себе на Весенний. Терешковой задами, фарватером шёл Ильича.

В общем, правильно всё: надо быть и жестокой, и сильной. И по циркулю биографию храбро вести. Несмотря ни на что. И всегда оставаться красивой. И спокойной всегда, и легко эту ношу нести.

Чуть точнее настройка – негромкий твой слышится голос… дай – зрачками в зрачки я тебе прочитаю стихи. Оттого, оттого этот стыд наяву, эта горечь: боже, боже, какой я, однако, наплёл чепухи. Там – спросил не про то. Там – ответил с каким-то надрывом. Кое-где повторился и стал на сомнительный путь. Был изрядно банален – и был необъятно счастливым. Непонятно счастливым – и в этом конечная суть.

Дома – отчуждение.

Академик: Леля, что это был за вояж в Наукоград?

Не надо. Я так устала от холода строгих фраз. И в голосе звон металла, и цепи логичных фраз. А там, в духоте вокзала, в какой-нибудь грустный час каким-то чувством я знала, что мне не хватает вас. И было неясным бредом сквозь эту усталость, грусть не то, от чего я еду – а то, к чему я вернусь.

Я бывала на студенческих конференциях в Наукограде.

И дома у Шефа приходилось бывать по делам Диаспоры.

От меня Ленка и услышала: – Его жена вчера родила. Дочь. – Слава Богу, – выдохнула она.

Я отправила супруге письмо. Что у нас с ним всё кончено.

Как жить?

Маме позвонила статс-дама, жена Академика. Мама пришла бледная, да и от его звонков её сразу начинает трясти.