Вадим Давыдович смотрел на Вяземского с удивлением. Я чувствовал, что между ними была какая-то давняя… не вражда даже, а антипатия. И возникла она из-за того, что Громов считал Вяземского мягким и не способным на реальные действия. И вот тут вдруг выясняется, что Илья Святославович — очень даже решительный человек.

— Разрешите, — попросил я голоса.

Арсений молча дал мне слово, махнув рукой.

— По поводу приёма хотел бы добавить. Вызвано было почти три десятка претендентов, а доехало чуть больше половины. Всех преследовали несчастные случаи. Мы с Олегом Чернышёвым едва избежали падения огромной вывески. А других вполне задело различными якобы случайностями. Одного сбило самокатом возле самого дворца. Но отдельно хотелось бы упомянуть про сошедший с рельсов сапсан. Вы понимаете, что для этих людей жизнь аристократов — просто ничто. Судя по всему, и жизнь императора тоже.

— Это всё ещё бездоказательные домыслы, — настаивал Арсений. — Хотелось бы более убедительных аргументов. Хотя, нет. Не хотелось бы. Вообще не хотелось бы, чтобы всё это происходило.

И я его понимал. Он очень сожалел о той спокойной жизни, когда дочь его ещё могла надеяться чуть ли не на восьмой-девятый уровень. Когда всё в империи было тихо и спокойно. Когда даже подозрений не возникало, что императором кто-то может управлять.

Это типичная грусть по былым временам, когда всё было легко и просто. Но так уж работает память. На самом деле и там проблем хватало. Но мы помним только светлое и тёплое.

— Да, воздействия на безопасника Стаса Громобоя и на Александра Игоревича я могу доказать, — сказал Вяземский. — У меня есть слепки ментального воздействия.

— Это их род, и проблемы их рода, — словно заученный урок твердил Громов.

— А я не удивлюсь, — подал голос Игорь Всеволодович, — если узнаю, что и тайфун наш, который мы, Вадим, с тобой разворачивали, — тоже их рук дело. Вот и Никита в нём почувствовал чей-то умысел.

— А я полностью согласен, — подтвердил Вадим Давыдович. — Я тоже ощущал нечто такое… рукотворное. Уж не знаю, имеют ли к этому отношение Разумовский со Скуратовым, которым мы тут кости полощем, но то, что буря была ручками докручена — это прям сто процентов. Ну и баржа наша — вообще в нас шла. Тут без наводки не обойдёшься.

— Так, может быть, нас с тобой устранить хотели? А, Вадим? — дед сцепил руки, и костяшки его пальцев побелели. Было видно, что он переживает из-за того, что никак не может переломить ход переговоров в свою пользу. — А что? Двое из десятки сильнейших в империи магов. Да ещё близкие к императору. Что думаешь?

Вадим пожал плечами.

— Исключать этого нельзя, — сказал он. — Тем более, что на вас продолжились нападения. Вот и Ростислав из-за этого погиб. И хотя, действительно, многое из того, что мы видим касается исключительно вашего рода, обстановка в империи и прям нездоровая. Если кому-то интересно моё мнение, то я считаю, что в воздухе пахнет заговором.

— Всё, что вы говорите, — эмоции! — Арсений поднялся с места. — А мне недостаточно эмоций, чтобы рисковать жизнью рода! Поэтому моё решение — нейтралитет. Мы в войну не вступим до тех пор, пока либо не будет непосредственной угрозы нашей семье, либо семье императора. Точка!

— Да как ты смеешь?! — без спроса поднялась Катерина.

Всё последнее время она сильнее и сильнее мрачнела. Она никак не могла понять, почему её отец занимает столь трусливую позицию. Но оно и понятно, в ней сейчас говорил юношеский максимализм. Либо победа, либо поражение, и вот это вот всё. Но мне было чрезвычайно приятно, что она так поступила. Хоть и полностью похерив весь протокол настолько, что у дедов даже рты пооткрывались.

— Как ты можешь вообще такое говорить?! — продолжала девушка. — Никита срывается посреди ночи по твоему звонку и едет меня спасать! Наплевав на всё! Вообще на всё! Он не ставит тебе условий, ничего не просит, просто приезжает. И спасает меня! Мало того, он мне ещё и магию вернул, чего не могли все эти шарлатаны доктора! Да, пускай пока это троечка, но уверенная. И я разовью её сильнее. Но не в этом дело. Человек готов пожертвовать всем, а ты отвечаешь ему дикой… просто лютой неблагодарностью. И говоришь, что недостаточно оснований для вступления в войну его союзником. Что ты не встанешь с ним плечом к плечу. Я не узнаю тебя, отец. Может быть, ты тоже под воздействием менталистов, а?

— Нет, — как-то слишком поспешно сказал Вяземский. — Арсений чист.

Громов с тоской в глазах посмотрел на свою дочь. Он взял стакан воды со стола и отпил глоток.

— Видишь ли, Катерина, — тихо и совсем по-отцовски сказал он. — Дело в том, что жизнь одного-единственного члена рода никогда не перевесит безопасности всего рода. Даже твоя жизнь, дочь, не стоит благосостояния всех Громовых. Я просто не могу утопить весь род в крови ради одной твоей прихоти. Ты просто не представляешь себе, что такое война кланов. Тем более, война с менталистами. Да мы просто-напросто все друг друга поубиваем, и всё. А они будут стоять у забора и смеяться над нашими трупами.

Я увидел в глазах Катерины ту несгибаемую твёрдость, которую впервые разглядел на пожаре. Она молча посмотрела на отца, затем на деда. А потом взяла и перешла на нашу половину, сев между мной и Вяземским.

Арсений закрыл руками лицо и тяжело выдохнул. Сегодняшние переговоры давались ему слишком сложно.

— Что ж, — глухим, уставшим голосом проговорил он, — если ни у кого больше нет вопросов и предложений по существу, то предлагаю сделать перерыв.

В этот момент в дверь постучали. А после разрешения войти, служанка Катерины передала ей записку.