– И хозяйка говорит, что чужих в узле не примечала, - Варда остановился, потёр лоб.
– Так и сойдется, что булыню за чужую вину прирежут.

– Нельзя так, - Сивый ногой топнул, зубом цыкнул.
– Есть что-то, есть, нутром чую, а глазом не вижу!

Времечко утекало, солнце пятилось. Булыня посиживал себе в компании сотворения Сивого, но, на рассвете, народ за ним придет. И отдать его потребует, а кнуты слово держали.

– Так, давай еще раз, пройдёмся по фактам. Детей исчезло трое. Ни крови, ни следа. Людоедов среди скота нет, от тех пахнет особо. Что ещё?

– Из ведающих людей тут, по словам хозяйки, только бабка-травница. Помнишь её?

– Как забыть, - аж вздрогнул Сивый, - рожа что у суки вымя. Айда доскребемся до неё? Небось утаивает тайны, старая кошёлка!

– Спросить можно, - задумчиво согласился Варда, - но едва ли она что знает. Махнемся? Ты к ней, а я лунных зайцев выманю да поспрашиваю?

– Как что пушистое, так ты сразу руки тянешь, - укоризненно вздохнул Сивый, но согласился.

К нему бы зайцы не выбежали, побоялись, а вот бабку-травку допросить вполне может.

***

Как стемнело, Пустельге окончательно взгрустнулось. Он и пить хотел, и от печева какого не отказался бы. Однако сам понимал, не след ему сейчас в узле показываться. Отволохают.

Сторож его сидел недвижно. В сумерках вовсе потерялся. Пустельгу отпустил до кустов, нужду справить, и то так спину взглядом буравил, что булыня аж багровый вернулся.

Один раз шастнуло что-то из-под корней, длинное и толстое. Булыня на месте подскочил, а заяц уже поспел управиться с напастью. Только хрустнуло.

– Молодец, - похвалил нервно Пустельга и заяц горделиво повел ушами, красуясь, как молодец на вечерке.

Подкатился ближе, под локоть пристроился. Булыня вздохнул, обхватил колени руками. Без дела сидеть, пока чужие его судьбу решали-разбирали, противно было. Думал булыня. Ребятенка, как пить дать, в лес умыкнуло. Здесь лес стоял крепкий, коренной, обжитой. Пустельга на себе его глаза чувствовал, его дыханием дышал.

Поднялся решительно. Комок-колобок тут же подскочил.

– Айда со мной, - сказал ему Пустельга, хлопнул себя по бедру, будто пса подзывая, - не дело это, мне, взрослому мужику, девицей посиживать. В лес пойдем, пока совсем не стемнело. Поищу-покличу, а ты мне подмогнёшь. Добро?

Заяц постриг ушами и первым скакнул на тропинку, ужом в лес убегающую.

***

Бабка повстречала Сивого не ласково. С порога уперла в грудак ухват.

– Тише, женщина!
– кнут поднял руки, показал пустые ладони.
– Не с войной я к тебе на хату припожаловал. Слово есть.

– Знаю я ваше племя, выползки Змея Железного, - травница оружие опустила, но с порога не ушла, в жилище не пустила, - как беда случись, вы тут как тут, вороньем над стервой кружитесь.

– Кто здесь стерва, пальцем показывать не буду, - обнажил зубы Сивый, - за ребеночка просить стану, нешто не по сердцу тебе?

– Ребеночка, - передразнила травница, - выплодились, как мухи навозные, девать некуда. Одним больше, одним меньше, мне какая с того печаль?

– Такая, что ты тут первая на подозрении. Пришлый что, как с гуся вода. А ты вот ведьма ведьмою, кто знает, может жирных младенчиков шкваришь да малолеток пестом в ступе толчешь? Как придут к тебе да запалят избу, да с четырех углов, кому жалиться побежишь? Не посмотрят ведь, что самих от поноса да почесухи избавляла.

– Змеиные твои речи, Железный Лоб, - бабка заворчала, убралась с дороги.
– Проходи, только сказать мне нечего. Мальчишку-то я знаю. Воробьиный он, подкормыш. Ганка, добрая баба, в семью его взяла, когда тот совсем ползунком был. Как своего ростили. Я мальчонку пользовала, от бега ночного врачевала.

Ухват вернула к печке, сама к окну. В избе было темно, душно пахло сухой травой и мокрым зверем. Темнота пласталась по стенам, как тать.

Сивый далеко от двери не пошел. Встал так, чтобы в случае чего дверь одним махом с косяком своротить.

– Не избавила?
– прищурился.

– На время помогло.
– Травница поправила головной платок, взяла с окна пяльца. Пустые. Пальцы щёпотью сложила, потянула, точно нить продевая.
– Говорила я Ганне, что щенок Лунных Псов, они его тянуть к себе будут, что надо бы на новую Луну его в сундук класть, железом держать, замком замыкать. Он сам себя в такое время не помнит. Не послушала, глупая. Ейный мужик на заработках, она с четырьмя сидит, да этот - пятый. Куда ей…

Махнула сухой рукой.

Сивый почесал бровь. Под лавкой что-то закопошилось, заскрипело ногтями по дереву. Бабка сердито стукнула пяткой и копошение улеглось.

– Лунная кровь, говоришь.
– Сивый почесал за ухом.
– Кто знал в узле?

– Да никто.

– Зубы ставлю, кто тащил-пёр мальца, про кровь тоже слыхом не слыхивал. То-то сюрприз получится!

– Радуешься чему, образина железная?
– Вздохнула травница.
– Порвут твово мальчишечку.

– Не порвут, - Сивый поклонился бабке в пояс,- благодарствую за информацию, гражданочка. А пошел я, упасать невинную дитятю от злого умысла.