— Что же делать? — спросила я и заплакала.

— Не знаю, не знаю, — сказал он и тихонько засмеялся. — Тебе придется выбирать. Ты вот что можешь сделать: встретиться с ним, чтоб Володя не знал, где-нибудь среди барханов. И... ну, как бы сказать покрасивее? Ну, уступи ему разочек... Чтобы он вроде бы своей цели добился и может теперь уезжать. Ты ему откровенно скажи, что единственный раз ему уступаешь — только чтобы он скорей уехал отсюда. Так и скажи — только один раз!..

— Я лучше себя сожгу, я туркменка! — вырвалось у меня сквозь слезы. Таких позорных разговоров у меня в жизни не было.

— Вот ты ему и скажи — самосожжением кончишь, если он еще будет приставать... Нет, лучше так — если не уедет, вот-вот — если не уедет... А я попробую его с собой увезти. Сейчас ты, как якорь, его держишь. Он бы уехал, если бы не ты... Подумай, Айна. От тебя многое зависит — и твоя судьба, и Володина жизнь, многое... Подумай, иди! Да от мужа слезы скрой, а то хуже будет.

Я кивнула и встала, и тут в комнату вошел Володя. Радиосеанс уже кончился.

— Что в темноте сидите? — спросил он и хотел было довернуть лампочку, но Борис громко сказал:

— Не надо!

— Почему?

— Всякая гадость ваша... Набежит дрянь каракумская на огонь, ну ее к чертям...

— Да брось ты! — сказал Володя. — Откуда знаешь?

— Из литературы.

А я тем временем вышла из комнаты, пробормотала что-то насчет чая. Не заметил муж, спасибо Борису, что я плакала.

Во дворе Сапар пристраивал на маленьком костре черные от копоти кундюки с водой. Сапару не нравился наш гость, он старался быть от него подальше. Почему? Мне это было непонятно.

Я подождала, пока вода закипит, достала чайнички, пиалушки, заварила чай и понесла его на подносе — так меня Володя научил — в комнату.

Они все горячо разговаривали. Володя достал из своих запасов бутылку водки, и она уже была наполовину пуста. Но при мне они выпили еще по большой стопке, а закусили куском сухого чурека. Мне стало стыдно, я достала дыню «карры-гыз», морщинистую и сладкую. По-русски это означает «старая девушка», все смеются, когда слышат перевод.

— Крючок, крючок! — со злостью сказал наш гость. — Это мой личный крючок, делиться им с тобой не желаю, понял? Зацепи его на свой! Я-то зацепил, значит, я и сильный. А он тебя, так ведь, а? То-то же!

— Тоже мне друг, — сердился Володя. — А сам говоришь, что он для нас обоих... как это... персона...

— Нон грата, — закончил Борис. — Так ты меня пойми...

Я снова за чем-то вышла, а когда вернулась, гость стоял у порога и говорил:

— Я его пощекочу, он у меня подрыгает лапками... Вы меня не ждите, у него, может, и заночую... Или у Юрика... Между вами третьим не хочу...

Он захохотал и ушел. Портфель не взял. Я заметила, что он к нему за весь день так и не прикоснулся.

Я налила себе чаю. Володя хмуро кусал губы. Потом выплеснул из пиалы остатки чая и вылил в нее почти всю водку из бутылки.

— Володенька, не надо... Володя-джан... — попросила я.

Но он выпил залпом. Из уголков губ водка пролилась по щекам, потекла на рубашку.

Он не обратил внимания на мои слова. Почти всегда у нас так. Я привыкла. Смирилась. Но хватит ли терпения на всю жизнь?

— Айна, замочи бельишко, — неожиданно сказал он. — И повесь... Развесь... на веревке... Короче, вот что: иди к Старому под окно, послушай, о чем они там... Тебе удобней. Будто с бельем возишься...

— Нет-нет, Володечка, не надо!

— Я сказал.

— Прошу тебя, Володя, я боюсь... Мне стыдно...

— Стыдно?!

Он грубо схватил меня за плечи и так сжал, что слезы чуть не выступили. Я видела его голубые, бешеные от злости глаза и говорила себе: ни за что, ни за что не пойду...

И вдруг он поцеловал меня. Сильно, до боли в губах. Я задохнулась.

— Иди, Айна! — сказал он и подтолкнул меня к порогу.

— Сейчас... Соберу платье... рубашку твою...

Не могла я с ним ни спорить, ни ругаться. Он сильнее меня.

Я действовала, как во сне. Собрала какие-то тряпки, одеяло, вышла. Стала развешивать их, стараясь держаться поближе к распахнутому настежь окну начальника. Свет в его комнате не был зажжен, и мне сначала показалось, что там нет никого, но потом раздался голос Бориса. Вернее, громкий шепот, который был слышен очень хорошо:

— Ты считай, считай, старый идиот! Сколько тебе? Пятьдесят пять? Пятьдесят шесть? Приплюсуй к ним десятку, ну? Все, хана тебе! Выходит, напрасно прятался, не жалко?