Вошла Алла с подносом, заставленным кофейными чашечками, блюдечками, сливочниками и прочими предметами нашего старинного, немецкого фарфора сервиза. Ай да Алла, уж перед Антоном можно было бы и не козырять! Все равно не оценит.

Кофе был хорош и безмерно горяч. Прихлебнув, я обжег язык и, отдуваясь, как бы между прочим спросил:

— Да... А я-то чем могу быть полезен, Антон?! Связей у меня, знаешь ли, нет — таких, что тебе пригодились бы. Разве что в областном масштабе, но это...

Он замахал руками и состроил гримасу — какие, мол, связи! Однако заметно было, что Жудягин волнуется.

— Так что же я могу?

Звякнула чашка. Слава богу, цела...

Антон молчал. Он постепенно приходил в себя, даже руки убрал под стол, подальше от драгоценного сервиза.

— Я приехал просить тебя об огромной услуге, Сергей, — несколько торжественно, но все же нетвердым голосом наконец проговорил он. — Изучи эти документы, мои записи, все-все, что здесь. И напиши повесть. Все в точности, до мелочи, без малейшего преувеличения.

— Зачем?

— Зачем?! — Руки Жудягина вырвались из-под столика и взлетели над головой. — Да затем, что это единственный способ найти того парня. Он скрылся. Там, — он ткнул пальцем в люстру, — искать его не хотят. По закону не положено. Не имеют права, в общем. А если он прочтет...

Антон смотрел на меня не отрываясь. Он и вправду ждал, что я серьезно восприму его бредовую идею и пойду за ним, как бычок на веревочке. Это надо было такую чушь придумать: излагать в повести уголовное дело, да еще документально. Чтобы кто-то прочитал и что-то понял.

Всего несколько секунд я молчал, делая вид, что обдумываю все это.

Жудягин отвел глаза и принялся аккуратно собирать со стола бумаги. Лицо его было не столько удрученным, сколько отрешенным: видно, он сразу выбросил меня из головы и уже обдумывал ближайшее свое будущее — куда ехать, где искать помощь и к кому обращаться. Кажется, он даже не обиделся: с пониманием, как должное, принял мое нежелание вмешиваться в сомнительную историю.

— Будем читать, Антон, — пробормотал я. — Если меня это проймет, тогда...

Я недоговорил.

...В половине пятого утра, ошалев от кофе и сигарет и чувствуя, что силы на исходе, я закончил изучение материалов из жудягинского портфеля. Я прочитал все документы и письма, прокрутил несколько магнитофонных пленок, выслушав пространные комментарии к ним Жудягина и его рассказ о перипетиях расследования чрезвычайного происшествия на метеостанции Бабали.

Утром — для нас оно началось примерно в десять, — наскоро позавтракав, мы задвинули в кабинете стол в угол и принялись раскладывать на полу пасьянсы из бумаг и пленок. Необходимо было привести их в систему, выделить главное, протянуть логические нити. Мы провозились до прихода Аллы с работы — было это что-то около семи. Она сухо поздоровалась с Антоном и позвала меня на кухню.

— Ты что, тоже чокнулся? — зло начала было жена, но я сразу отрезал, чтоб больше к этому не возвращаться:

— Я буду писать повесть, ясно? И прошу...

Я повысил голос, дабы она поняла, что ее вмешательство будет воспринято мною в штыки.

На следующий день Жудягин уехал с пустым портфелем, переложив в него из карманов плаща носки, электробритву и зубную щетку.

Бумаги и пленки остались у меня. Предстояла кропотливая работа, но, еще не начиная ее, я отчетливо представлял себе повесть, которую напишу.

Я буду рабом хронологии, моими вехами станут дни недели. Сначала — той, что предшествовала невеселым событиям на пустынной метеостанции, а потом — недели следствия, которое вел Жудягин в Бабали.

Часть первая

НАКАНУНЕ

1

Среди документов, находившихся в портфеле А. Жудягина, два значительно предваряют описываемые события. Первый: очерк «Шестеро среди песков», напечатанный в середине апреля в центральной газете под рубрикой «Человек, коллектив, общество» (привожу его в сокращении).

ШЕСТЕРО СРЕДИ ПЕСКОВ

Девушка забавлялась с котенком. Она сидела на влажном, только что вымытом крыльце, белокурая, босая, в голубых шортах, легкой, в горошек, кофточке. Жаркий ветер шевелил развешанные на веревке постирушки. Шелестела по двору выкройка из «Работницы». Из открытых дверей доносился смех, тянуло горелым луком...

Полчаса назад, когда я уже начинал шалеть от воздушной болтанки, пилот деликатно тронул меня за плечо и кивнул на иллюминатор: «Бабали»... Я увидел то, что наблюдал уже целый час, — все ту же бескрайнюю бугристую желтизну. И только приглядевшись, заметил, что куцая тень самолета, зацепив спичечные мачты с флюгерами, скользнула по двум игрушечным домикам, жавшимся друг к другу.