— Я уйду, но сначала вы мне объясните... — начал было я, но Вадим Петрович не дал договорить:

— Потом, потом! — крикнул он и махнул рукой на дверь. Некогда, слышишь? Некогда сейчас. Иди!

Я сбежал с крыльца и крупными шагами двинулся к площадке, шепотом обзывая себя. Малодушный, никчемный человечишка, который опять спасовал. Сколько же может такое продолжаться, до каких пор? Айне и в голову не придет, что я мог бы выступить в роли ее защитника. У нее есть Володя, муж, Но сам-то, я сам? Я же знаю, что и Шамара избегает конфликтов с начальником, уходит от стычек, не замечая того, на что он просто не имеет права закрывать глаза. Неужели ждать от него разрешения на защиту женщины от преследований старого сластолюбца? Невыносимо...

Записывая показания приборов, я несколько отвлекся и поостыл. На меня помаленьку накатывало обычное мое состояние — такого сонного безразличия, неопределенности, размытости чувств и мыслей. Когда я возвращался, чтобы передать дежурному радисту метеоданные для зашифровки, злость дотлевала, но презирал я себя не меньше — за неспособность быть стойким в чем бы то ни было, даже в неприязни. «Не будь каракумской жары, — думал я с горечью, — я был бы другим».

Вадим Петрович был в наушниках, станцию он уже включил. Остро взглянул на меня, кивнул, взял листок с цифрами и отвернулся. Я молчал. Объясняться не хотелось, да и не время было — подходящий момент я, как всегда, упустил. Из-за робости? Из-за нерешительности? Когда же, наконец, проявится во мне то, что называют мужским характером?

Завернув за дом, я увидел, что сарай распахнут и что в глубине его блестит спина Володи, склонившегося над мотоциклом.

7

ВЛАДИМИР ШАМАРА

Точно помню — в тот день как раз исполнился месяц, как Сапар увез свою очередную жену. Я еще подумал, что в нашем мире без событий ее отъезд теперь станет одной из вех, по которым мы дни считаем. Будем теперь говорить: «А-а... Это было еще до того, как Сапар спровадил жену». Или: «Примерно через месяц после отъезда казашки...». Точно так же, как до сих пор для нас были координатами невероятный для Каракумов ливень в июне, убитый мною однорогий джейран и приезд московских киношников. Теперь, думаю, будем перебирать четки с еще одной бусиной. Остальные же наши дни и недели различаются только датами. Знаете, будто километровые столбики на хорошей шоссейке — когда жмешь на мотоцикле, взгляд цепляет только круглые цифры. Не жизнь, а скрипящая на зубах тянучка. Я жую ее уже четвертый год. Еще полтора — и точка. Та й до хаты...

Сапар увез жену к ее родным, куда-то под Ашхабад. Я знал, что теперь он месяца три будет холостым Сапаром. А холостой Сапар озабочен только нашим хозяйством. Опять наденет замызганную тюбетейку, ну а плетеную шляпу спрячет до следующей жены. Эта — жена, а не шляпа — была явно неудачной. Она страдала эпилепсией, и после второго припадка Сапар неохотно подчинился начальнику — вернул казашку в ее семью. Сапар — оптимист. Он верит: будет у него постоянная жена, не сейчас, так потом. Он прямо-таки чокнулся на идее мирного семейного очага. Судя по его рассказам, он разжигал его уже раз десять, да все не везло. Хватало максимум на полгода. Я хорошо помню ту, самую терпеливую Сапарову жену — некрасивую, темнолицую, словно высохшую на солнце. Звали ее Дурсун. Она, как и Сапар, родилась в песках, только лет на шесть пораньше, так что жизнь в Каракумах ее не смущала. Она была терпеливей и неприхотливей верблюдицы, да только вздорный характер Сапара осилил и ее азиатскую выдержку. Было бы еще туда-сюда, если бы он ограничился тем, что командовал и помыкал женой. Муж он и есть муж, хозяин, царь и бог. Но Сапар извел ее дикой ревностью. Он заползал за барханы, чтобы выследить Дурсун, когда она собирала сушняк. Чертом выскакивал из юрты, стоило ей зайти в наш домик или станцию. Даже грозил ей ножом — длинным, пуще бритвы наточенным, настоящим туркменским пычагом. Он им бреет голову дважды в месяц. Что ни вечер, то концерт: в юрте вопят наши супруги. По-моему, он больно поколачивал жену. В конце концов начальник поговорил с Дурсун, и она уехала в аул. Сапар бесился дня три, уволиться хотел, мы его еле успокоили.

Иногда мне казалось, что сам Сапар немного того. Но только иногда. Пожалуй, наш Сапар — как бы это лучше сказать? — дурачок в житейском смысле, добрый и преданный, вполне счастливый, если друзья им довольны. Друзья, но, разумеется, не жены, они не в счет... Он и к Айне моей относится с полупрезрением, хотя не считаться с тем, что она моя жена, Сапар не может. Меня и Старого он уважает и побаивается, а вот к нашему дохленькому Юрику испытывает, по-моему, жалостливую симпатию. У нас на Украине пожилые бабы в деревнях так привечают убогих. Что-то у них общее — у этого каракумского туземца и городского меланхолика, но что именно, не знаю, только чувствую.

Я как раз размышлял над этим, когда возился в сарае, и вдруг над ухом раздалось:

— Собираешься куда?

Я поднял голову. У очкарика всегда на лице нарисовано, что бурлит внутри. Сейчас он старательно напускал на себя спокойствие, вот и спросил равнодушно и про ерунду, но разве Шамару надуешь? По тому, как он дергал облупленным носом, как он гладил ладошками свои тусклые, давно не мытые патлы, я понял, что на него накатил псих. «Ну, валяй, я помолчу, поманежу тебя», — подумал я и опять углубился в дело — я осматривал карбюратор. Он переступил с ноги на ногу, потом вошел в сарай и присел рядом.

— Поговорить надо, — отрывисто буркнул он. — На твоем месте я бы... Не понимаю, как ты можешь так вот...

Эти недомолвки начали меня злить. Я подозревал, что он хочет, да не решается завести речь об Айне. Однажды я его уже отшил, когда он сунулся с наставлениями, как, дескать, я должен позаботиться о судьбе Айны... Не его собачье дело. И вообще — ничье.

— Я насчет Айны... — наконец выдавил он.

Отложив карбюратор, я нарочито медленно вытер руки тряпкой.

— Понимаешь, — мямлил Юрик, — поганый он человек... Я бы на твоем месте...

— А на моем месте ты никогда не будешь, заруби на носу, — перебил я его, почти догадавшись, что произошло. — По существу: что случилось?

— Да ничего! — Он досадливо махнул рукой и снова вцепился в немытую гриву. — Я зашел на станцию... Карандаш сломался, а там, значит, Айна была. А Старый...

Он запнулся, а я, чтоб взбеленить его, с нарочитым хладнокровием спросил:

— Тискал он ее, что ли? Ну так что?

Я даже зевнул, но это был перебор.

— Ты не притворяйся. Врешь, тебе не все равно. Я не видел, что он там с ней делал, зато слышал. Он ей сказал, что ты ее заложишь, я так понял...