И он берег его, это хрупкое, складывал бережно в дальний угол сознания, словно пазл собирал из крошечных деталей: ее внимательный взгляд на собрании в школе, где его представляли, как спонсора, мецената. Щербатую хулиганскую улыбку мелкой засранки на улице. Тонкие пальцы Карины на его груди, не отталкивающие, изучающие. Глаза ее, светлые, широко распахнутые в удивлении и ожидании, снизу, совсем недавно, когда на пуфике сидела, а он пришел… И шепот, тихий, горячий, долгой, сладкой ночью. Бьющаяся на виске синяя жилка. Долгий выдох и дрожь худенького, нежного тела…

И вот все это, такое необычное, такое почему-то ставшее невозможно дорогим, с хрустом разламывалось в ту минуту, когда она предлагала себя. Словно он тварь. Словно он сука.

И Горелый, не в силах вынести этот хруст в башке, сделал все, чтоб прекратить его.

Послал прокуроршу нахуй.

И ушел.

Потому что очень сильно испугался в этот момент. Себя испугался. Что не выдержит…

Он шел по коридору гостиницы, а в ушах все хрустело и хрустело. Доламывался его мир, совсем молоденький, новорожденный, можно сказать. Умирал.

И Горелый вместе с ним умирал, становясь прежним.

На ходу он он набрал ребятам из деревни и отдал четкий приказ по поводу гостей прокурорши.

Потому что даже прежний Горелый никогда в жизни не позволил бы издеваться над ребенком и забирать его у матери. Тут прокурорша просчиталась насчет него.

— Горелый, я понимаю, что у нас были некоторые… Недопонимания… — голос Стасика-пидарасика врывается в голову Горелого, заставляя отвлечься от тяжелых воспоминания, смять всколыхнувшуюся было опять обиду на прокуроршу, не понявшую о нем нихера, вернуться в реальность. Поганую, надо сказать, реальность, но уж что имеем, как говорится…

— Шесть лет на зоне, Стасик, это не недопонимания, — голос Горелого глухой, мертвый. Как и он сам. Странно так: совсем недавно был живым, а теперь мертвый… — Это проеб.

— Я же объяснял твоему партнеру… — Стас прочищает гордо, хлюпает разбитым носом, и Горелый делает себе пометку кинуть премию парню, что почесал кулак о прокурорскую рожу. Одно удовольствие теперь смотреть и слушать. — Это банальный недосмотр… Меня вызвали… Я должен был быть в командировке, отдал дело неопытной сотруднице… Я думал, что все пройдет штатно, но она…

— Круто, наверно, чувствовать себя мужиком, подставляя свою бабу под поезд, да? — Горелый поворачивается к Стасу, режет его взглядом, и тот затыкается, — вот только слегка проебался ты, прокурор… Я, пока сидел, не мог нормально выяснять, и мой приятель на воле был сильно занят отбиванием нашей компании от неожиданно нарисовавшихся конкурентов, как вовремя они появились, да? А вот недавно, буквально сегодня с утра мне кое-что скинули… Например, что ты, Стасик, в тот год, когда я сел, резко разбогател… Не по-прокурорски прямо… Правда, все на твоей жене было, чтоб без палева, да?

— Это… Не понимаю, о чем ты… Да, Оксана получила наследство…

— Угу… Наследство… Тетя умерла, наверно, да? Ай-ай… И с Рыжим ты в Копенгагене не отвисал в этот месяц, да?

— Не понимаю…

— Вот и я не понимаю, прокурор… Ты ведь знал, что я с тебя спрошу. Знал ведь? Ты получил бабло… И просто тупо слил меня… На что рассчитывал? На то, что я поведусь на сказку о неожиданно охреневшей девочке, сделавшей все по-своему?

— Но она в самом деле!

— Это да. Не спорю. Но бабло ты от Рыжего за мой срок получил… Вот знал я, что вы, прокурорские, твари продажные, но не думал, что настолько с башкой не дружите… Хорошо, хоть не все. Есть нормальные люди. Кстати, а чего это Рыжий тебя потом прокинул? А? Плохо сосал?

— Горелый, ты тоже не перегибай…

— Да я еще и не начинал. Ладно, я сегодня добрый, потому просто вернешь мне назад то, что я тебе кинул за условку. В процентами за шесть лет, само собой. Чистый с тобой свяжется, скажет окончательную сумму.

— Но Горелый! Это реально не я! Это она! Почему ты только с меня спрашиваешь? И я не понимаю, я никаких дел с Рыжим… Мы просто встретились тогда… И все! Все!

Стас волнуется, повышает голос, его разбитый нос синеет от натуги, а Горелый смотрит на него и охреневает в очередной раз, думая, что бабы, все-таки, дуры. Ничем другим не объяснить то, что Карина, мать ее, Михайловна, в свое время так увлеклась этим прыщом, что даже девку от него родила. Хорошо, хоть мелкая засранка вообще не в папашу, это прям счастье… Для нее.

Горелый даже не считает нужным реагировать на очередное доказательство того, что яйца у этого мудака только для украшения, вскидывает на него взгляд, и Стас послушно умолкает.

Какой покладистый. И чем, интересно, Рыжему не угодил? Тот любит, когда ему лижут…

— Про девчонку забудь, — спокойно продолжает Горелый, меняя тему, — про ее мамашу — тоже.

— Горелый, это мое право, как отца…

— Услышал? Признание электората как-нибудь по-другому будешь покупать. Если вообще будешь. А то я записи с места событий, как два мужика гоняют по двору маленькую девочку, уже в топе ютуба видел…