Степанида хорошо знает цену жизни. Она любит и небо, и людей, и наряды. Она смелая и любопытная... И немудрено, что угрюмые чернорясные аскеты Духова монастыря, шевеля усами, сползают, как черные тараканы, по обрыву вниз, чтобы, укрывшись за широкими кустами, тайно полюбоваться на нижегородскую Вирсавию*, на эту чудесную рыбину во плоти человеческой. "Прости, господи, не легко в рясе жить на белом свете", - вздыхают аскеты сокрушаются, а не уходят...

______________

* Библейская красавица, которой увлекся царь Давид.

Степанида на днях, придя от Нестерова, объявила, что она никакому богу теперь не молится, потому что царь, назвавший себя императором, бога в тюрьму засадил и над ним насмехается, а бог ничего не может сделать царю. Какой же он после этого бог! Царь помыкает им, как холопом.

– Откуда ты знаешь?
– спросил изумленный ее словами Филька. Она загадочно рассмеялась, а ничего не ответила.

"Ой, портит обер-ландрихтер девку!" Уже давно подмечает Филя, что стала она опадать в вере, оголяться перед ним начала без стыда, не как прежде, - даже первая его вводила в соблазн под праздники. А разве устоишь?

"Подальше бы от Фени и греха было бы помене. Да как? Не выходит что-то", - застыдившись самого себя, подумал он.

Размышляя теперь обо всем этом, Филька Рыхлый торопливо шел к домику Степаниды в Печеры. Сердце его замирало от нетерпения. Волновался вдвойне: и Степаниду-то хотелось видеть, и дело-то очень важное было до нее. Сегодня все должно решиться. Довольно надеяться на Нестерова. Ну его ко всем дьяволам! Осел он битый, чтобы ему пусто было!

В кармане у Фильки железные крючки. Эти крючки выковал он сегодня, под боком у кремля, тайно ото всех. "Двуперстие двуперстием, а зевать не след... Надо действовать", - твердо решил он, с замиранием сердца стукнув в окошко. "А вдруг дома нет?" Дверь отворилась. Шмыгнул в хижину. Степанида встретила в расшитом гладью многоцветном сарафане. Никогда ранее Филька не видывал его. Уперлась руками в бедра, встала на дороге розовая, большая, сильная. Ясно, что мысленно сама собой любуется. Раньше этого не бывало. Ой, ой, Степанида!

– Чего ты такая нарядная?

– Задарил меня боярин Стефан. Не как ты!

Лучше бы не говорила, не растравляла Филькино сердце. Вынул из-за пазухи два железных крючка Филька и положил их на стол, деловито сказав:

– Любые вериги этими крючками откроешь...

Степанида быстро подошла к окну, закрыла его занавеской. Улыбка слетела с ее лица. Озабоченно стала рассматривать диковинные крючки. Он объяснил, что и как делать ими.

На улице ошалело горланили петухи. Может быть, солнце задорило птицу? Пускай. Не опасно. Не раскрыть ей замыслов Фильки, не понять ей того волнения, того великого гнева и тех соблазнительных надежд, у которых теперь он в плену.

Степанида приняла крючки и убрала их себе под тюфяк.

– Передашь?

– Передам.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Верхом на лошади въехал в Пафнутьево посол от ватаги гулящих, цыган Сыч. Бабы, каждая думая, что она первая его увидела, повылезли на волю, платки белоснежные на ходу подвязали, заюлили:

– Не ищешь ли кого, добрый молодец?
– спросили несколько женщин сразу.

Курчавый, черный, без шапки и веселый - глаза такие какие-то говорящие, будто для каждой из них у этого человека есть свое слово, - он ответил не сразу. Да еще бы, такой красавец! Такие не бросают зря слова на ветер, с разговорами не лезут.

– И во сне мне отроду не предвиделось такой стаи нежных лебедок, и не знаю, как я теперь после этого расставаться буду.

А сам смотрит так ласково...

Разомлело бабье сердце. Да и чего же другого услышишь от такого "Егория Победоносца"!

И, конечно, если бы не высыпали из изб мужики, разговор Сыча с бабами слишком бы затянулся - слаб был человек, часто даже в походе отставал он от ватаги, благодаря какой-нибудь такой неожиданной встрече... Потом догоняет, как ошалелый, прибежит - еле дышит, а глаза воровские, бегают, ни на кого не смотрят.

Но товарищей не обманешь - уже очень хорошо все знали цыгана Сыча.

Первым подошел к цыгану староста, дед Исайя:

– Давно от вас не бывали. Заждались мужики.

– Поклон вам, хрисьяне, от всех же моих товарищей! Сон потеряли - все думают о вас...

Слез с коня и низко-низко поклонился. А конь так и ходит ходуном, гладкий, красивый... ногами перебирает... глазами играет... Хвостом игриво обмахивается.

– Ну и конек у тебя! Загляденьице!..

– Арзамасский воевода мне его пожаловал по дороге, когда ехал в Нижний: "Бери, говорит, теперь он мне все равно уже не нужен". Я и взял. И впрямь, он ему теперь уже ни к чему! А между прочим, я к вам по делу.

– По делу, говоришь, - жалуй в избу ко мне.

Все двинулись к Исайе в дом. Мужиков набралось полна горница. Всем было интересно послушать редкостного гостя.

– Ваши братья меня прислали к вам. Пропадаем мы без атамана и без вашей помощи. Задумали мы помочь вам, хрисьяне горемычные, и жизнь свою не жалеть для вас. Нам же все равно. Один конец. А за вас мы постоим до смерти... Но и вы, братцы, не должны забывать нас: все одно, что мы, что вы - одна же кость.

Задумались мужики. Дело-то оно понятное, да у самих-то уж больно тонко. До ниточки обобрали царевы сборщики...