– А скитники не хотят Питиримке писать о том. Как вы это понимаете? А как вы понимаете, что царевича Алексея Петр хотел задушить, а он убежал за рубеж и теперь жив и хочет власть отнять у отца и облегчить народу жизнь? Повернуть все по-старому?

Молчанием ответили мужики человеку с серьгой. Уставились друг на друга вопросительно: что скажешь? Хоть и леса вокруг дремучие, а только нынче птицы и той остерегайся. Время неспокойное.

– Лапоть знай лаптя, а сапог - сапога, - входя в круг решительным шагом, немного сутулясь и не глядя ни на кого, нарушил общую задумчивость высокий детина, солдат Чесалов.
– Воскресенский мужик я... Вот что. Солдат... Бежал из войска и скажу прямо - везде воет народ. А монастырские крестьяне и того хуже, а особенно кто под Макарьевой обителью в тягле обретается. Недаром в Мурашкине народ бунтовал. Недаром и ныне промеж Лыскова и Макарья началось. Богатеют отцы на чужом горбу. Об этом бы Питиримке и следовало написать. А ежели царевич Алексей жив, дай бог ему здоровья. Надо царю спесь сбить.

От никому непонятного веселья затрясся юродивый Василий Пчелка; все с любопытством оглянулись на него, приготовившись к интересному зрелищу.

– Как во Нижнем Нове-Граде был один купец, жил он с дочкою да с красавицей... Питиримушка не зевал и тут. Радуйся, невеста не невестная, скорее пропел, чем проговорил это, захлопав в ладоши, Василий Пчелка и добавил: - Царевич жив, и мы будем живы. На него надежда.

Юродивый упал наземь и стал кататься по траве, улюлюкая.

Кузнец Филька сплюнул, тряхнул кудрями и выступил вперед.

– Знаю я, о чем он...

– А коли знаешь, и поведай нам.

– У Овчинникова, у богатея-купца на посаде, была дочка красавица, а у нее жених, тамошний школяр питиримовской школы...

– Ну, ну...

– И повадился к ним в дом, к Овчинниковым, ходить епископ... девку стал глаголу господнему обучать, от раскола будто бы отвращать... Да, видать, девка заучилась так, что и от женишка своего отставать начала. А таких людей, как Софрон, на белом свете больше нет, не имеется: могуч и бесстрашен, как Самсон... И зол он на Питирима и на царя, как лев. И когда царевич пойдет на Петра, тогда...

Слушатели заволновались:

– Да не тяни. Какое нам дело до чужой девки и до Самсона. Раскрывай суть.

– Есть и вам дело!
– крикнул Филька, замахав на них руками.
– Шалите, братцы... Есть.

– Какое такое?

– Большое.

Вступился солдат Чесалов:

– К Макарию Софрона! К бунтарям!.. Ищут они себе атамана такого... грамотея... В темноте живут... Мы уже с Филькой обсудили. Ватагу надо насобирать... Пора народу подняться, жаль - Булавина разбили, но ничего... другие обнаружатся, да и булавинских еще много.

Филька кричал:

– Добиваться надо! Вот к чему и вся моя сказка!

Мужики, отдуваясь, стали подниматься с земли.

– Да, - тяжело вздыхали они.
– Монастырские взыскатели с десятины дерут... А из города приезжают фискалы и сборщики-камериры и опять же дерут тем же сбором и с той же самой десятины. А кому пойдешь жаловаться?! Дятлу... Царю до нас дела нет.

Маленький, щупленький Филька, готовый лопнуть от натуги, крикнул неестественным басом:

– Мотайте на ус. Купцов надо уломать... Помогать должны... Такие же они раскольники, как и наша голытьба... По одним канонам молимся, пускай помогут.

– Кому?

– Беглым. Кому?! Не знаешь?! Беглые за нас. А атамана у них нет. В чем и беда.

Человек с серьгой, выслушав Фильку, хлопнул его по плечу.

– Дело говоришь. Письмами да челобитьями Питирима не возьмешь... Меч скорее рассудит. Вот и надо царевичу Алексею подмогу готовить...

Все в тревоге оглянулись в сторону говорившего. Он приветливо кивал народу головой, а в глазах - задор и решимость.

– Все дело, братцы, в силе... Кто сильнее, на той стороне и правда... Верьте мне. Я знаю. Много видел разных я людей и людишек. А что Софрон обижен Питиримом, что девка у него из рук уплывает в архиерейские лапы, хорошо. Ярости больше будет в крови.

– Вот, глядите!
– Филька с силой швырнул на землю большую медную монету.
– Отрываю от себя в пользу ватаги, как есть.

Человек с серьгой молча шлепнул сребренник наземь. Заволновались керженцы. Пришли в движение, посыпались на траву монеты. Зазвенели. Василий Пчелка пустился в пляс! Засверкали его отрепья.

"У Ваньки и у Якова душа одинакова", - раздалась в лесу припевка. Вытянув шею и тряся головой, как старый охрипший пес, он захлебывался от радости: "душа легка и сила велика..."

Солдат Чесалов деловито собрал в мошну деньги, пожертвованные для ватаги, и потряс ими весело:

– Давно бы так. Теперь дело будет.

Филька продолжал:

– И получается, братцы: письмо письмом, а война войной... Пускай скитожители унижаются, рабами себя питиримовскими величают, а мы, раскольники-миряне, монастырские крестьяне, дело начнем великое, новое, горячее.

Разговоры зашли слишком далеко, и кое-кто из семейных, незаметно для других, удалился с собрания, торопливо зашагав в испуге по проселку к деревне.