– А жену его, Степаниду?

– Три года назад умерла она.

– Умерла?!!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

То, что произошло с цыганом Сычом после того, как он узнал о смерти Степаниды, испугало мордвина. Он даже приподнялся с земли и опасливо отошел в сторону.

Цыган сидел на земле, схватившись руками за голову, и что-то скороговоркою болтал себе под нос. Напрасно Турустан силился понять его слова. Они были обрывисты, то нежные, то скорбные, и вдруг переходили в проклятия. Потом у кого-то он стал просить прощения, называя "голубиною радостью". И наконец, как женщина, как ребенок, зарыдал.

Турустан вспомнил свое горе, у него тоже выступили слезы. Ему стало жаль своего нового товарища. Он подошел к Сычу, нагнулся над ним и сказал:

– Вставай!.. Чего ты? Когда нам плакать! Солнце садится. Езжать тебе пора.
– И с силою начал трясти его за плечи.

Сыч поглядел вдаль красными, полубезумными глазами, остановился, перестал рыдать. Долго просидел он, опустив голову.

– Как же я-то теперь буду жить? Мою невесту, Мотю, и вовсе украл у меня Филипп Павлович, - вздохнул мордвин.

– Что? Филька?
– Цыган снова заволновался. Турустан поведал ему о своем горе. Слушая его, Сыч постепенно приходил в себя.

– Прости меня! Не рассказывай никому!
– сконфуженно начал он.
– И не бери пример с меня. Слаб сердцем. Не затем рождается человек, чтобы жить в слезах; мы родились, милый, - верить в свою силу... Можем сделать многое, коли того захотим. И хотеть будем до самой смерти, пускай даже помрем на лобном... Так всегда говорит наш атаман Михаил Заря. Э-э-эх! Прощай пока! Э-эх, зачем ты, горькая, на свете рождена, несчастливая к любви произошла?!.

Расстались, условившись снова встретиться на том берегу Волги у Макарьевского монастыря. В Песочном кабаке.

Сыч устало влез на лошадь и медленной рысцой погрузился в гущу кустарников. Мордвин с грустью проводил его глазами, тяжело вздохнул. Понравился ему этот человек.

Одним остался недоволен Турустан: на его вопрос, по какому делу понадобился Сычу Несмеянка и откуда он знает этого мордовского вольноотпущенника - цыган ничего ему не ответил.

– Потом узнаешь...
– сказал он загадочно.

С тем и уехал.

IX

Добрался-таки Сыч до Большого Сескина. Был уже вечер. Старуха, подбиравшая на опушке сучья, указала ему дом Несмеянки. Самый крайний домишко, в соседстве с ельником.

Встретились радостно.

Несмеянке не надо было расспрашивать цыгана, зачем он явился. Встреча была заранее условлена. Еще там, на Волге, когда волокли расшиву.

– Н-ну? Какие вести?

– Вышел из Москвы. С товарищами.

– Как же я его увижу?

– В Нижнем, на Похвалинском бугре. С самого краю домишко тут стоит, зеленый... В нем и встретитесь.

– Спросить кого?

– Меховщика Гринберга... Мордва шкуры ему носит... Старик верный, не бойся... Свой человек.

Рассматривая со всех сторон гостя, повеселел Несмеянка.

– А я думал, ты не придешь! Где стали?

– В урочище под Татинцем. Напротив большой остров. Берег высокий, все видно... Караульных поставили в горах. Побывай.

Несмеянка покачал головой.

– Куда же мне?! И-их, дорогой мой! Ты не знаешь! Да садись! Чего ты?!.

Когда сели, Несмеянка крикнул:

– Семен Трифонов! Иди!

Послышалась возня в сенях, дверь отворилась. В горницу смущенно и робко вошел коренастый, крепкого сложения крестьянин. Низко поклонился:

– Мир вам!

– Смиренным бог помогает!
– шутливо ответил Сыч, так же низко кланяясь вошедшему. Глаза его лукаво смотрели на Семена.
– Где ни бывал я, везде смирение - богу угождение, уму - облегчение, душе - спасение, дому терпение, а начальству - удобство. У мордвы, может, и не так. Не знаю.

– Я не мордвин - православный...
– добродушно откликнулся на слова цыгана Семен Трифонов. В руках он мял войлочную шапку.

– Здешний он - дальнеконстантиновский, монастырский тяглец. Вот... Скрывается у меня.

– Что так?
– удивился Сыч.

– Жена блудит, а его еретиком объявили. В селе Кочунове мужики не пускали в церковь крестьян соседнего помещика Собакина... Собакинские люди взяли да побили в церкви той окна, а священника, шедшего на увещевание с крестом в руке, связали и хотели в реке утопить... А на суде главным заводчиком объявили Семена Трифонова. Ловят его, чтобы в цепь заковать.

Семен Трифонов вздохнул, опустил глаза: