"Угостили нас, напоили суслом сладким,

Накормили нас хлебом мягким".

Мордовские старики от мурзы деньги получили,

После моляны судили, рядили:

"Что нам мурзе в дар дать,

Что московскому царю послать?"

Меду, хлеба, соли взяли,

Блюда могучие поклали,

С молодыми ребятами послали.

Молодые ребята, приуставши, сели,

Говорят: "Старики не узнают!"

Мед, хлеб да соль поели.

Говорят: "старики не узнают!"

Земли и желта песку в блюда накладали,

Наклавши, пришли

И мурзе, московскому царю, поднесли.

Мурза землю и песок честно принимает,

Крестится, бога благословляет:

"Слава тебе, боже, царю,

Что отдал в мои руки мордовскую землю!"

Поплыл мурза по Воложке,

По Воложке на камушке:

Где бросит земли горсточку

Быть там градечку;

Где бросит щепотечку

Быть там селеньицу.

Несмеянка слушал старика, низко опустив голову, а по щекам его текли слезы. Он вытирал их и вновь наливал себе вина в ковш и выпивал его.

– Ах, люди, люди!
– вздыхал он.
– Доколе же глупость будет владеть вами?!

Сильно охмелевший, он вдруг вскочил со скамьи и, подхватив Ивана Рогожу под руку, решительно сказал:

– Пойдем! Пойдем в деревню! Пойдем ругать мордву... Будь проклят Чам-Пас!.. Дорогой мой... Глупый ты, дед! И ты веришь?!

Иван Рогожа стал успокаивать Несмеянку:

– Куда мы пойдем ночью? Смотри в окно: тьма!

Несмеянка открыл окно.

– Да. Ночь! Дед, неужели все спят? Не верю! Пойдем!

Иван Рогожа крепко вцепился в Несмеянку.

– Не шуми! Не надо!

– Пусти! У кого ищут они защиты?! Глупые! Боги сделали нас, людей... И люди разрушаются и умирают... Вон, гляди в окно... Там звезды! Но и они потухают. Я видел на Каспии льды, они губили людей, а потом и сами таяли... Я видел пески в степях, они сжигали людей и погребали их... Я видел ураганы, опустошавшие землю... И не у всех ли у нас на глазах губят людей война, чума, голод?.. Где же Чам-Пас?! Чего он смотрит?.. И никто не хочет понять всего... Что мне делать? Скажи!

Несмеянка облокотился на подоконник, глядя в небо.

– Дед Иван!.. Играй!.. И пой... Пускай, как хотят!.. Я знаю... Моя жизнь не пройдет даром! Играй!..

Старик ударил волосатыми пальцами по струнам кайги... Песнь о "большой мордве" потекла через окно во тьму осенней ночи.

XIV

Солнце село за берегом Оки, когда к дому мастера Гринберга на Ямской окраине подошел неизвестный человек. Ветер с реки бешено набрасывался на бугор, к которому прилепился дом Гринберга. Рахиль вышла на крыльцо, ветер рванулся с такою силою, что снова втолкнул ее в сени.

Вслед за девушкой, захлопнув дверь, неловко сутулясь, в горницу вошел коренастый человек в кафтане, подпоясанном кушаком. На нем была барашковая шапка, залихватски сдвинутая на затылок. Залман Гринберг поднес свечу к лицу вошедшего. Молодой парень. Незнакомый.

– "И сказал ему Михаил: откуда ты идешь? Он ответил: я - левит из Вифлеема Иудейского и иду пожить, где случится".

Залман встал и низко поклонился гостю:

– Милости просим, человек! Но не будет ли сегодня у нас тесно?
– И он указал на людей, спавших на нарах вдоль стен помещения.

Незнакомец рассмеялся.

– В тесноте люди песни поют, а на просторе волков гоняют. Я не кичлив. Притом же к тебе направил меня один знакомый мордвин.
– И немного подумав, сказал тихо: - Тут встретиться я должен... Кто такие эти люди?

– А мы разве ж знаем? Как и все, как и ты, как и я.

– Зри!
– гость показал золотую монету.

Залман спокойно спросил:

– А куда я вас положу? По мне, почивайте всю ночь или день и ночь, а если же надо и неделю - нам все равно. Что мы можем сделать?!

– Ладно. Не дворянин, и на полу лягу. Иконы у тебя не вижу.

– Если нужно, можно достать!
– И не успел гость откликнуться на его предложение, как Рахиль принесла икону Николая Чудотворца и поставила ее на скамью в угол.

– Извольте.

Молодец расхохотался.

– Вижу сразу - живешь ты по губернаторскому приказу!.. Убери, дева! Не надо. Нет ничего труднее, как богу молиться, родителей почитать да еще долги отдавать... Страсть не люблю.

И, усаживаясь на скамью, спросил: