Софрон опустился на бугор, вдохнул в себя свежий прибрежный воздух, сохранивший запах разомлевшего за день песка, задумался. До него донесся бодрый голос Сыча:

Ведь мы ходим, братцы, не первый год,

Ведь мы пьем, едим на Волге все готовое,

Цветно платье носим припасенное.

Еще лих ли наш супостат-злодей,

Супостат-злодей, воевода лихой,

Высылает из Казани часты высылки,

Высылает все высылки стрелецкие,

Они ловят нас, хватают добрых молодцев,

Называют нас воинами-разбойниками.

А мы, братцы, ведь не воры и не разбойники,

Мы люди добрые, ребята все поволжские,

И все ходим мы по Волге не первый год,

Вся нас знает голь и жалует...

Атаман слушал эту песню и улыбался. Она вызывала смелые мысли.

Костер угасал... От речки потянуло прохладой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не спалось Сычу, не спалось и Несмеянке. Бледнели звезды. Первым поднялся с своего ложа мордвин. Уже перевалило за полночь. Атаман только что уснул. Он лежал на полотнище нераскинутого шатра, уткнувшись лицом в какой-то мешок. Несмеянка тяжело вздохнул, оглядевшись кругом. Его трясло как в лихорадке. На востоке начинало светать. Перекликались тоненько, жалобно молодые цапли в зарослях у реки. Прохладило. Сыч дернул мордвина за рукав.

– Ты чего, безбородый? (Сыч все время следил за ним, мучаясь сомнениями: не соглядатай ли?)

– Сон видел. Поганый.

– Не кручинься, молодец, горю сделаем конец... Денег бросим пятачок нам пособит кабачок. Понял?

– Эй, брат! Не до шуток! Мне почудилось, будто снова я на Украине... Охотничьи трубы и литавры... пушки... народ валом валит на площадь... Видел я, как наяву, того человека... он был наг... стар... в крови... а в глазах была гордость... Он не хотел быть слабым перед вражьими ляхами... Его посадили на кол; умирая, он просил в последний раз покурить люльку... Паны дали...

Сыч, видя волнение товарища, старался казаться веселым. Хлопнув Несмеянку по плечу, он усмехнулся:

– Видел татарин во сне кисель, да ложки не было, лег с ложкою киселя не видал. Вот тебе и сон!

Но не удалось ему развеселить Несмеянку. Упрям оказался тот.

– Не шути! Будь благоразумен! Сон ли это? Потому мне и страшно, что правда, а не сон. Видел я и наяву свирепство панов... Каково, брат, живется, таково и спится. Разграблена Украина панами, народ замучен... Видел я кости в ковылях. Человеческие, сухие кости. Страшно!

– Полно! Не надо! Не то я заплачу. Пойдем-ка лучше хлебнем водицы-голубицы!.. Отлегнет!

Сыча тронула грусть Несмеянки. Он теперь стал больше верить ему. Ведь все это он и сам видел. Действительно, это не сон: целый год бродил он по Украине с гайдамаками и убивал панов. Там видел он сам и поля Украины, превращенные в пустыню, где только "волки-сероманцы" рыскали да "орлы-клекальцы" на кости погибших слетались. Долины, леса, обширные сады и красные дубравы, реки, озера опустевшие, тростью и "непотребною лядиною" заросшие, - все видел.

– Бувала ничь, будет и день, а бувши день, будет и ничь. Не так ли? сказал цыган добродушно, подумав: "Нет - не соглядатай!"

Да и шел казак, да дорогою,

Дай нашел дивчину с бандуриною:

"День добрый, дивчина! Як соби маешь?

Позычь мне бандуры, що сама граешь!.."

Несмеянка грустно улыбнулся...

– Пой и ты, друг... Пой! Что же? Вспомни Украину. День государев, а ночь наша...
– нарочито возликовал Сыч. И осекся: лицо Несмеянки оставалось печальным.

– Так исстари считали...
– сказал он.
– День государев. А почему? Чего ради? Ответь мне, цыган? Ответь? Успокой?! Зачем так?

Несмеянка больно сжал руку Сыча, ожидая ответа. Цыган попробовал опять отделаться шуткой:

– Спроси у воеводы. Он знает.

– Меньше всех знают воеводы. Человек создан не совою и не летучею мышью... И я говорю: им - ночь, а нам - день. Кто смеет отнять у нас день?

– Ах, какой же ты, право!
– с досадой вырвал свою руку цыган. Бездомный ты бродяга, а так мудришь!

– Ну, прости!
– примирительно произнес Несмеянка.
– Не сердись на меня. Тебе большое спасибо. Спасибо за то, что атамана тянешь ты в Нижний... У нас, в мордовских местах, в Терюшеве, тоже есть паны... Давят людей и там... Тюрьма да могила - и там наш удел.

И тихо добавил на ухо Сычу:

– Умереть на родине потянуло. Утек из украинских полей... Люди те же, мученья те же, но хочется домой-таки. Решено! Вместе поплывем.

Сыч и Несмеянка с жадностью приблизили пригоршни с водой. А на востоке растекалась нежная, светлая улыбка небес, как бы по-матерински ободряя бездомную голь...