Один некто на словах сообщил мне о братьях наших то же, что и вы в письме своем мне о них возвещаете: как будто бы они жаловались ему, что от вас претерпели то, что претерпели. Но поскольку в их письмах я этого не нашел, потому такому его сообщению отнюдь не поверил и счел это сообщение за некие праздные слова. Потому и святыню вашу молю: не имейте обо мне такого мнения, будто бы я союз любви с вами совсем разорвал, — да не попустит преблагой Бог мне, окаянному, такое претерпеть. Ведь хотя любви к Богу и ближнему по своему нерадению я отнюдь не стяжал, но знаю и твердо верую, что без любви к Богу и ближнему одной православной верой спастись совершенно невозможно, ибо вера без дел, по Писанию, мертва есть (Иак. 2, 20 и 26). Я должен, если хотя бы малейшую надежду на спасение хочу иметь, с помощью Божией понуждать себя к ней по крайней мере отчасти и ни по какой причине не нарушать любви к ближнему, поэтому и к святыне вашей я должен по заповеди Божией (см. Мф. 22, 39; Мк. 12, 31; Лк. 10, 27) иметь постоянную и никогда не нарушаемую любовь.

Ради большего уверения святыни вашей, по любви Божией представляю вам залог моей душевной любви, какую я прежде к вам имел и ныне имею, о чем знает один Бог. Когда святыня твоя еще в скиту Цыбуканском пребывала, я имел о вас в душе моей такое извещение, что в эти последние дни Бог по благодати Своей явил подобного мужа (то есть святыню твою), который хотящих спастись может и словом и делом наставить на истинный путь спасения. Когда же святыня твоя возымела намерение перейти в монастырь Должешти и об этом просила у меня совета, я отнюдь вам не советовал это делать, боясь всесовершенного вашего душевного и телесного разорения, и сказал вам, что если вы это сделаете, то пойдете в тот монастырь с неизреченной радостью, а оттуда выйдете с неизреченной скорбью, что на самом деле с вами и случилось. После этого вы возымели намерение взять монастырь Берзунец, пришли ко мне в монастырь Драгомирну и прилежно молили меня написать прошение ктиторам, чтобы они дали вам тот монастырь. И по доброму своему произволению, по совести христианской святыня твоя дала обет пред Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, взяв в свидетели Пресвятую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, что во всем по Бозе будет советоваться со мной и без моего совета ничего не станет начинать и творить, но будет иметь со мной в управлении братьями духовное единомыслие и единодушие и во всем последует правому разуму Священного Писания и учения святых отцов наших.

Я, окаянный, услышав такой обет святыни твоей, данный добровольно пред Христом Богом, возрадовался радостью неизреченной, надеясь, что этот обет ваш пребудет навсегда ненарушимым. И по прилежному моему у тех лиц прошению и дан был вам для постоянного пребывания тот монастырь, в который святыня ваша с братией и переселились всерадостно, и там вы некоторое время по обету вашему советовались со мной. Но спустя немногое время вы совершенно прекратили иметь со мной духовный совет, преступив данное пред Христом Богом свое обещание. И с того времени как бы естественным стало в душе моей о святыне вашей такое убеждение, что святыня твоя уже и до смерти моей не примет от меня совета духовного и житие ваше не будет управляемо по воле Божией, поскольку начали вы во всем следовать своей воле и рассуждению, а не учению святых отцов и начали с тех пор управлять братией странным и необычным управлением.

Во время опасности вы стали защищать себя оружием, а не обращением к всесильной помощи Божией. Во время нападения неприятелей вы не пришли с братией и со всем движимым монастырским имуществом ко мне в Драгомирну (где пробыли бы непродолжительное время и снова возвратились бы с радостью в свою обитель), но, не сообщив мне ни на словах, ни в письме, вышли из этой земли и потерпели немалое и душевное и телесное разорение. Затем опять по ходатайству моему вам был дан в Молдавской земле монастырь Снагов для постоянного вашего в нем пребывания, — переселившись в него, вы таким образом братией управляли, что ужас нападает на меня и при одном воспоминании. Ибо, вместо того чтобы отеческим милосердием, любовью, кротостью, смирением, терпением и долготерпением и благостью исправлять согрешающих братьев, ваша святыня стремилась исправлять их суровостью, жестокостью, немилостивыми и бесчеловечными побоями, узами, темницами и прочими подобающими гражданской власти, а не монашескому чину наказаниями. В монашеский чин постригали вы несвоевременно и в диаконскую и священническую степени возводили не по возрасту, — и то и другое творили вопреки священным правилам Святой Церкви. И хотя блаженные и вечно достойные памяти старцы наши и по Богу духовные отцы и наставники спасения нашего, Василий и Михаил, и прочие ревнители и истинные последователи Слова Божия и учения книг отеческих во все дни жизни своей бегали и удалялись от скверного прибытка, святыня ваша, напротив, всей душой и с ненасытным желанием устремляется к стяжанию серебра и имущества.

Во всем этом святыню вашу, когда вы из Снагова приезжали ко мне в Драгомирну, я нелицемерно со всяким дерзновением по должности моей обличал духовно, но ничего не достиг. Ибо хотя святыня твоя после обличения моего, Бога призывая в свидетели, и обещала во всем исправиться, но обещание то было дано из одного лишь притворства, а не по самой истине христианской. Обещанию этому я отнюдь не поверил, но счел его за ложь и не только в душе моей тайно держал неверие мое, но и в лицо святыне твоей сказал, что я такому твоему обещанию нисколько не верю. И в этом я не ошибся. Потому что, воистину, не только никакого исправления не последовало за моим любовным обличением твоей святыни, но ты еще и в худшем преуспел. Ибо по прошествии некоторого времени дошел до меня слух, что святыня твоя всякие способы употребляет и обращается к славным и могущественным лицам для того, чтобы взять первенствующий в Молдавской земле преславный и пребогатый монастырь Тисман. И настолько этот слух поразил мою душу язвой печали и сожаления о святыне твоей, что от нестерпимого страдания и печали сердца моего начал я о вас помышлять следующее.

Святыня твоя по неистовому желанию тщетной славы и по ненасытной и сребролюбивой страсти к собиранию денег, не исследуя уже более ни разума Божественного Писания, ни учения святых отцов, но, упомянутыми страстями помрачив и смежив душевное око, без всякого рассуждения слепо ввергает себя и следующих за тобой в пропасть крайнего и окончательного твоего и братии твоей душевного и телесного разорения. И бурю нестерпимых бед и искушений, ненависти и зависти и восстания со стороны всех ты сам на себя добровольно воздвигаешь, нисколько не рассуждая, какой конец за этим делом последует. И от великого о вас сожаления я и братьям некоторым, единодушным со мной, многократно говорил, что диавол проклятый, завидующий спасению рабов Божиих, изобрел во вред отцу Феодосию эту кознь, при помощи которой не только душу его, но и жительство всего его собора окончательно разорит и по Божию попущению воздвигнет на него такие страшные гонения, что и с земель этих совсем истребит их жительство. Что на самом деле и последовало. Потом возникли и некоторые другие причины полного разорения жительства вашего, как вы мне сообщили.

Первопричина же разорения жительства вашего в здешних странах заключается в том, что вы начали столь великое дело без совета. Потому что, если бы у святыни вашей по благословной причине — из-за вреда, который претерпевали вы в Снагове от воздуха, — и возникла необходимая нужда просить для жительства своего другие обители и вы, зная свою меру, искали бы обители, подобные Снагову, то сердцеведец Господь, видя вашу нужду, вложил бы в сердце властям дать вам со всякой радостью такую обитель для пребывания вашего. А так как вы, меру свою превосходя, искали первенствующей обители, последовало то, что последовало.

По переселении же вашем отсюда в свое отечество, в той обители (которую вы уподобляете Святой Горе Афонской), которая дана вам богоуправляемой властью, вы воистину могли бы с братией проводить жизнь в крайнем безмолвии, бегая и удаляясь от всех попечений и молвы этого мира, если бы у святыни вашей была истинная ревность Божия к спасению. Но по крайней мере теперь управляет ли святыня ваша братией с кротостью, смирением и отеческим милосердием, чтобы окаянная моя душа, слыша это, могла бы получить хотя малейшую отраду и некое извещение о том, что святыня ваша управляет братией по воле Божией и по разуму святого Евангелия? Но увы мне, увы мне! Поистине даже и теперь не сподобляюсь я хотя бы отчасти услышать эту многожеланную мне весть, но слышу только всё противоположное. Потому что многие ваши братья, уйдя от вас, по совести мне сообщают, что из-за безмерной жестокости вашей не могут у вас жить, ибо не удостаиваются они вас любить, как отца своего премилосердного, но боятся и трепещут, как некоего страшного и прежестокого мирского властелина. Ужасаются они и наказаний ваших, не иноческому чину, но мирской власти подобающих: уз, цепей, мрачных затворов, грозных и меру терпения превосходящих наглых укоризн и прочих подобных жестоких наказаний. А потому, убежав от вас на свободу, они считают, что убежали от некоего страшного пленения и порабощения, и возвратиться к вам не смеют, хотя и много я их увещеваю. Ведь если бы вы всегда управляли ими с кротостью, смирением и отеческим милосердием, то они после ухода своего от вас вновь с неизреченной радостью возвращались бы к вам, как к своему прелюбимейшему и чадолюбивому отцу. А так как они не имеют ни малейшей надежды на милосердное ваше управление ими, то, как овцы без пастыря, в чужой стране пребывают не без печали душевной.