Таково было оное благоговейное и исполненное святыни братство в монастыре Драгомирне, в котором старец Паисий многими трудами и слезами возобновил древний монашеский единодушный чин. Ибо смотрением Божиим совокупив многия души во единодушие и единомыслие и связав их любовию Божиею и смирением Христовым, он сам первого себя во всем поставил примером для всех, и утвердил общее жительство, имевшее все подобие общих житий Святых отцов. И все братия понуждались, сколько возможно, следовать и подражать жительству сему и хранить чины и уставы его в те (по выражению современника) бедственные и плачу и рыданию достойные времена.

Но тогда как братство старца Паисия, пребывая в монастыре Драгомирне, наслаждалось глубоким миром, содевая свое душевное спасение, неожиданно восстала страшная буря и страх смертный. Между двумя империями, Российскою и Турецкою возгорелась война (1768 г.). Кроме сего Божиим попущением случилась и еще иная пагуба и страх смерти, — мор и голод (1771 г.). Но эти последние горестные беды, по милосердию Христову, вскоре миновались. И по истечении между Россией и Оттоманской империей шестилетней брани заключен был мир (1774 г.). Когда же Российское войско возвратилось из Молдавии в свое отечество, Римская держава стала требовать от турецкого султана обещанной ей части Молдавского княжества. И взяли католики монастырь Драгомирну под свою власть. Тогда старец много слез пролил; ибо горько плакал о душевном разорении братий своих, а еще сокрушался о том, что монастырь его перешел во владение папистов, с которыми Восточная церковь никогда не может иметь мира духовнаго. Также и братия весьма скорбели и горько плакали.

Когда же старец и сам несколько успокоился от печали и плача, и братию утешал надеждою на Бога, неожиданно получено было им от Секульскаго игумена письмо, с любовным приглашением к себе всего его братства. Возрадовался старец и прославил Бога, и, возложив всю печаль на Всевышнего, послал прошения к благочестивому господарю Григорию Гике и к митрополиту. В них он со скорбью писал, что не может жить под властию папистов, и просил у них милости, чтобы дан был ему в управление монастырь Усекновения честные главы св. Иоанна Предтечи, именуемый Секул. Приложил и письмо, полученное им от Секульскаго игумена. Очень пожалели о старце и его братстве господарь и митрополит и дали ему в управление монастырь, который он просил, утвердив то грамотою. Получив грамоту, старец начал заботиться о переходе в Секул; и повелел братиям готовиться и собираться около стоявших на пути монастырских мельниц. Всех братий тогда было у него, с непостриженными послушниками, триста пятьдесят человек. Не малую часть братии и двух духовников оставил старец в Драгомирне до сдачи монастыря, как и должно было; а сам пошел в церковь и там помолился Господу с горькими слезами, так как разлучался с этою обителью уже навечно. Всем же остававшимся плакавшим братиям преподал мир и благословение, утешая их в скором времени пришествием к нему. И вышедши из церкви и монастыря, он прибыл на то место, где собирались братия.

Собравшись таким образом, все они вместе отправились в путь и прибыли в монастырь Секул, со слезами благодаря Бога, и водворились там в 1775 году. Монастырь этот стоял на месте тесном, по обе стороны покрытый лесом высокой горы, на небольшой долине, вблизи маленького источника воды, который находился под горою. Потому и подъезд к монастырю был весьма каменист и неудобен, по причине источника, всем своим стремлением — текущего то в ту, то в другую сторону, а в особенности когда он наводнялся от дождей. Но место было тихое и безмолвное, и для монахов и ревнителей по Богу прелюбезнейшее. Потому старец и братия весьма были этим местом обрадованы, и утешены от печали о Драгомирнской обители, и со слезами возсылали благодарение Богу. Все же прочие нужды и неудобства они решались претерпевать ради любимого им безмолвия и тишины. И установил старец Паисий в Секуле все порядки общежития по чину, каков был в монастыре Драгомирне. Всякую зиму (по вечерам) созывал он всех братий в трапезу и поучал их от Божественных и отеческих писаний о делании заповедей Божиих, — о послушании, смирении, страхе Божием и о всех Богоугодных делах и подвигах.

При таких заботах и трудах старца о братиях, начали они опять понемногу, чрез его наставление достигать того же устроения, как и в Драгомирне, подвизаясь и преуспевая благодатию Христовою, по молитвам своего отца. А он радовался и со слезами благодарил Бога, что, по желанию его, Господь даровал ему тихое и безмолвное место, и отнюдь не имел в помысле искать иной обители более просторной и с большими удобствами. Напротив, он рад был тишине и тесноте, которую от юности своей возлюбил Христа ради и к которой привык. Потому и братство свое поучал и увещавал, ради любви Божией, претерпевать все скорбное мужественно и со благодарением.

Однако нужды братий, великая скудость и недостаток келлий, а также мольбы и советы отцов духовных побудили старца написать прошение к князю Константину Мурузу, в котором выставлена была на вид крайняя нужда в келлиях. Благочестивый же князь, получив прошение, обратился к сенату своему с вопросом: каков монастырь Секул, в котором пребывает старец Паисий с братией. Тогда один из главных сенаторов, бывший некогда в монастыре Секуле и все хорошо знавший, отвечал: монастырь Секул тесен, и церковь там мала. Не для такого многочисленного братства он устроен. И стоит он на месте неудобном; ибо дорога к нему каменистая, очень затруднительная и неудобная к перевозке необходимых жизненных потребностей. Услышав это, христолюбивый князь с соболезнованием сказал сенаторам: нет ли в нашем княжестве такого монастыря, в котором можно бы было успокоить сего старца Паисия? Они отвечали: во всем нашем княжестве нет более просторной обители, как монастырь Нямец. В нем и церковь большая, и дорога к нему очень удобная; от Секуля же отстоит он только на два часа пути. Обрадовался сему князь и предписал старцу, повелевая ему, без всякаго рассуждения и ни на кого не взирая, переходить в монастырь Нямец: в нем и церковь большая, и дорога к нему очень удобная. Когда же получил старец это предписание и узнал из него неожиданное повеление, то весьма возмутился духом. Скрылся мир его, безмерная скорбь объяла его душу. Восплакался он горькими и неутешными слезами до изнеможения и недоумевал что делать. Весьма смутились и братия, в особенности же духовные отцы — истинные ревнители по Богу, любившие тихое и смиренное монастырское жительство и с соболезнованием сердечным желавшие преуспеяния душам братии, над чем много и трудились. Они одни с великою горестью соболезновали старцу об имевшем быть душевном разорении братий.

Что же было потом? Печаль и скорбь старца так усилились, что он и от роду не испытывал того. Горько плакал и болезненно неутешно рыдал о том, что предвидел разорение и погибель душевного устроения братий; еще же и о том, что должны были прекратиться общие его поучения к братиям, которые он говорил им, при общем собрании в трапезе, — с одной стороны потому, что невозможно будет всем им вместе собираться, так как они будут разделены (одна часть в Нямце, а другая в Секуле), с другой же стороны потому, что будут приезжать гости, миряне и важные особы, и невозможно будет запретить им, чтобы не приходили послушать поучения. А чрез это пресечется его нравоучение, которое он всегда прилагал в конце своего поучения касательно исправления случавшихся между братиями поползновений, в которых подобает, по Писанию, согрешающих обличать при всем собрании (1 Тим. 5, 20), не указывая на лица, устрашая их гневом Божиим, дабы согрешившие постыдились, и убоявшись исправились, а неповинные большее возымели опасение и охранение от греха. Неутешно скорбел об этом старец и непрестанно плакал день и ночь.

Когда же он собирался писать к князю прошение об оставлении его в Секуле, пришли сюда начальствующие из монастыря Нямца. Припадая к нему со многими слезами, они смиренным прошением и неотступною мольбою начали умолять его, чтобы он не обижал их и не расстраивал на старости жительства их, прибавляя к сему — чтобы им не плакать на него до смерти. Едва мог старец терпеть от жалости, слушая слова эти, уязвлявшие его святую душу, боголюбивую и по истине братолюбивую, кроткую и всем мира, пользы и спасения желавшую. Показав им предписание князя, он с горькими слезами говорил: видите, отцы святые! вот причина смущения и скорби нашей и вашей. Но да известит вас Христос Господь, что никогда мне и в мысль не приходило, чтобы учинить такое беззаконие и насилие и опечалить души ваши, и за преступление заповеди Божией подпасть вечному осуждению. Сами вы знаете, что и Секул заняли мы не по насилию нашему. Но бывший в нем игумен, блаженной памяти отец Нифонт, видя наше смущение вследствие зависимости от папистов, сам, по любви своей к нам, приглашал нас к себе, так как желал жить с нами, скончав здесь и жизнь свою благочестно. Тогда мы, по любовному согласию, писали о сем ко властям и получили просимое. И сказал им еще: как бы я дерзнул учинить такое злодеяние? Какими бы глазами взглянул я на ваши святые лица, имея совесть свою судиею и обличителем в причиненной мною вам обиде? Как бы я приступил к Престолу Божию, дабы причаститься страшных и Божественных Таин, имея плачущих и обвиняющих меня пред Господом за насилие мое? Да не будет сего, да не будет! Напротив, я буду писать к князю и со слезами просить и молить его, чтобы оставил и нас и вас мирно пребывать в своих обителях. Ибо мы здесь, по благодати Божией, имеем глубокий мир. В рукописи на поле приписано: о горе мне! сколько скорбящих и воздыхающих на нас!