— Будьте поосторожней, да, мальчики? — сказала Клара.

— Так ведь я привык. Я всегда хожу на охоту, — успокоил ее Роберт.

— А ты, Кречет?

— Я, может, ничего и не застрелю, — нетвердым голосом ответил сын, не глядя на Клару. — Я только так с ним пойду.

— Ему на первый раз не обязательно кого-нибудь подстрелить, — сказал Роберт.

Все притворялись, будто не было того случая, неделю назад, когда Кречет пошел с отцом на охоту и вернулся в слезах.

— Джонатан тоже идет? — спросила Клара.

— Он на Сэнди, — уклончиво ответил Роберт.

Сэнди — это была лошадь Джонатана. Кларе подумалось, что мальчики держатся как-то натянуто — может быть, Роберта отец уговорил пойти с Кречетом, а Джонатан так и не согласился… но по вежливому, не очень подвижному лицу Роберта ничего не поймешь. Тринадцать лет мальчишке, а до чего вежливый, прямо удивительно… Роберт подал Кречету ружье, мальчик взял его и чуть пригнулся от неожиданности — он не помнил, что ружье такое тяжелое; он повернулся к выходу.

Неуверенно, сама не зная, правильно ли делает, Клара все же сказала:

— Отец не хотел так на тебя наорать, Кречет. — Она говорила ему в спину, мимо Роберта, словно того здесь и не было. Кречет не обернулся. — Не хочется тебе пулять из этой треклятой штуки — ну и не надо.

Конечно же, такое могла сказать только Клара, ясно было, что Ревир ничего подобного не передавал и не одобрил. Роберт вскинул на нее глаза, казалось — вот-вот улыбнется.

— Ничего с ним не случится, — сказал Роберт.

Кречет пошел с ним и ни разу не оглянулся. Клара тут же забыла про мальчиков и пошла в кухню, там ждала посуда, Мэнди только ополоснула ее, но не вымыла. Клара закурила сигарету и стала у окна; через минуту увидела во дворе уходящих мальчиков, поглядела вслед. Потом приготовила себе кофе и села с чашкой у окна, глядя на дорогу, по которой ушли Кречет с Робертом. Кошка вскочила к ней на стул и начала об нее тереться. Клара ласково заговорила с кошкой, хотя даже не посмотрела на нее. Потом налила себе апельсинового соку и вышла на застекленную южную веранду, где полдня бывало солнце (она называла эту веранду «зимним садом» — вычитала название в модных журналах), постояла некоторое время, поглядела на цветы. Когда-то она знала, как называется все, что здесь растет, но перезабыла, помнит только африканскую фиалку (фиалка совсем засыхает) да деревцо авокадо (пора опять его подрезать). На все это ушло время, а тут и Мэнди явилась. Клара толком не знала, какие стены и полы надо протереть, что из одежды почистить, и отдавала распоряжения лениво, наобум: Мэнди сама сделает, что нужно, а спрашивает просто из вежливости. По Мэнди сразу видно, что она родом из самого что ни на есть захолустья — такие с виду и по всем повадкам смахивают на мужчин, а вежливы только из ненависти; с теми, кто ей по душе, Мэнди вежливой не бывает.

— Старая карга, — однажды сказала про нее Клара, и, наверно, Мэнди услыхала. Такая все равно обиду вовек не простит, так стоит ли стараться?

Клара приготовила себе завтрак и поела в «зимнем саду»; она все еще не переоделась, сидела в купальном халате, вытянув перед собой загорелые ноги. Она листала иллюстрированные журналы, где советуют, как обставить комнаты, как «расширить» дом. У нее накопилась груда таких журналов, и она опять и опять их перебирала, словно никак не могла запомнить того, что видела. Часов в девять ей это надоело, она поставила посуду от своего завтрака в раковину, залила водой и пошла наверх одеваться. Выглянула в окна своей комнаты, потом пошла в другой конец дома посмотреть, не видно ли чего из тех окон, но там у Мэнди в разгаре была уборка. Кларе показалось, что издалека донеслись выстрелы, но в этих краях всегда слышно что-нибудь такое, да и не разберешь толком, выстрел это или нет, звук ведь мигом обрывается. Клара попыталась представить себе Кречета с дробовиком, и что-то кольнуло в сердце — то ли печаль, то ли страх, — так сразу он представился… она могла вообразить с ружьем и Лаури, хотя никогда не видела у него в руках оружия. Бывают мужчины особого склада (они лучше, спокойнее), они словно родились с ружьем в руках, оно само будто часть руки, ее продолжение, чтобы легче достать то, до чего не дотянешься, или достать быстрей, если жалко время терять. Вот Кларк-тот совсем другой: большой, добродушный, бесхитростный, он самый славный из троих сыновей Ревира, и в его руках ружье выглядело бы дико, совсем некстати… Клара одевалась, и все прислушивалась, и сама перед собой притворялась, что тревожиться не о чем. Сроду ни о чем не тревожилась, что это вдруг на нее нашло?

Что еще делала она в то утро, пока не приехал Джуд? После, когда она пыталась вспомнить этот день, она всегда медлила расстаться с тем, что было тогда самое приятное: мирный завтрак, солнце, греющее обнаженные ноги. И Джуд. Он постоянно ездил в Тинтерн, проезжал мимо самого дома и часто к ним заглядывал. А иногда заезжал и на обратном пути. Так же как Ревир или как те мужчины, у кого совсем нет работы, он мог разъезжать когда вздумается. Не всем людям приходится начинать работу в определенный час, а потом можно и кончить; Ревиру не приходилось приступать к работе по часам, но при этом неизвестно было, когда ее кончать, и получалось, что он работает с утра до поздней ночи или по крайней мере думает о своей работе. Мужчины слишком ленивые, слишком больные или старые для того, чтоб работать, тоже свободны, но от такой свободы им тошно и они в конце концов погибают; никому она не нужна, такая свобода. Мужчинам, во всяком случае, не нужна. Клара любила бездельничать, как любит праздность кошка или другой балованный и ленивый зверь; но она была уверена, что мужчинам непременно нужно работать, иначе они умирают.

Джуд приехал около одиннадцати, когда Клара была в саду. Она узнала подъезжающую машину по звуку. Джуд вышел из-за дома, руки в карманы, и улыбнулся ей. Клара выпрямилась, заслонила глаза рукой от солнца, и они поздоровались. Выходя в сад, она надела зеленую шляпу из жесткой соломки, чтобы волосы не выгорали на солнце.

— Он сегодня выехал спозаранку, — сказал Джуд (это не прозвучало вопросом) и дружески, но чуть беспокойно ей улыбнулся.

Он так часто улыбался, что от глаз лучами разбегались морщинки. Высокий, движения какие-то развинченные, и нисколько он не похож на Ревира. Ему можно сказать что угодно, с него, кажется, все как с гуся вода, а вот Ревир, наверно, всякое случайное слово и через его лет припомнит. До чего обидно, что Джуд такой некрасивый, почти урод, а еще обидней, что он женился на той старой жирной стервозе… хоть бы раз пригласила Клару в гости или сама к ним приехала, ведь всего в пяти милях живут… куда приятней было в прежние годы, когда Джуд был еще не женатый и все время вертелся возле Клары.

Они уселись на белых садовых стульях под бархатным дубом, и Клара налила Джуду апельсинового соку. Он принялся болтать. За разговором она все прислушивалась к далеким выстрелам и старалась при этом не морщить лоб: на лбу иногда заметны тоненькие черточки, настанет день, когда их уже не замажешь кольдкремом. Джуд сидел на своем стуле так, будто ему никуда больше не надо идти и некуда возвращаться. Ноги вытянул, длинные руки свесились низко-низко, пальцы лениво перебирают траву.

— У вас волосы отросли, вам идет, когда длинные, — сказала Клара наполовину шутя, наполовину всерьез.