Карлтон накрыл ладонью руку Нэнси, которая придерживала тряпку. Клара внимательно смотрела на них обоих.

Нэнси вдруг выпалила:

— Нынче, когда ездили в поле, Берт купил пакости этой, самогонки, и куда только его жена смотрит? Думает, она больно умная…

— Все равно толку бы не было, — сказал Карлтон. И закрыл глаза. — Даже лучше, что он умер. Его уж так отделали, живого места не осталось. Прямо ногами и по глазам, и куда хочешь… и в грудь…

— Да замолчишь ты! — крикнула Нэнси, круто обернулась и метнула яростный взгляд на Клару, чтобы и та молчала. — Не желаю больше про это слышать! Никто больше из дому не выйдет, ложитесь спать, и всё тут. Завтра нам на работу, и пропади все пропадом! Ты, дрянь! — закричала она на Клару. — Не смей таращить глаза! Плакса несчастная! Пригляди за братом да помалкивай!

Клара слышала, как они шептались ночью, и все следующие дни жители поселка толковали друг с другом вполголоса. Кто-то сказал, что семья Берта поехала в Техас, кто-то возразил — у них денег ни гроша, как же они туда доедут? — еще кто-то сказал, будто старшой выгнал их из артели, потому что без Берта им много не наработать, и еще кто-то — что, мол, никто не имел права так разделаться с Бертом, раз девчонка его дочь, стало быть, он над ней хозяин, он не виноват, кто ж тут виноват? Оказалось, у Розы был ребенок, он родился раньше времени, родился мертвый, и городские про это узнали и потому приехали. Потому все и получилось.

Домишко, где прежде жил Берт со своими, некоторое время стоял пустой, а потом там поселилась другая семья. Эти новые были родом из Западной Виргинии. Клара никогда больше не видела Розу и ни словом про нее не упоминала, но все время о ней думала; ей вспоминалось — вот Роза, улыбающаяся, уверенная, оперлась на прилавок в магазине, точно взрослая; вот они в солнечный день двигаются бок о бок по полю, обирая с кустов помидоры; и младенец, что родился мертвым, — Клара никогда его не видела, но хорошо знала, как будто это был не Розин ребенок, а ее… и молнией мелькало перед нею лицо Берта, как оно приподнялось на миг, мертвенно-бледное, и хлынула кровь, и потом его заслонили свирепо топчущие ноги…

Немного времени спустя. Флорида, воскресный день. Клара сидела одна с младенцем Нэнси, и вдруг послышались голоса и нерешительный стук в дверь. Поселок, где жили теперь Уолполы, состоял из длинных низких бараков разгороженных на пятнадцать отделений каждый, с цементными полами, которые совсем не трудно мыть; в каждом отделении по две комнаты и по два окна — одно в передней комнате и одно в задней. Стены бараков в этом лагере обшиты снаружи какой-то коричневой штуковиной, шершавой на ощупь, и не все крыши протекают. В уборных, которые помещаются в одном конце поселка, тоже полы цементные, Клара никогда еще такого не видала.

Одно плохо, везде так и несет хлоркой, этот едкий запах проникает повсюду. Клара терпеть не могла зловоние других поселков, но этот запах оказался еще хуже, он въедается в легкие и, похоже, готов тебя убить, лишь бы продезинфицировать дочиста. Когда они сюда въехали, их поразило, что всякий мусор и отбросы вывозят на огромную свалку в стороне от поселка и там сжигают и что женщинам отведено для стирки отдельное место под крышей; но потом вонь хлорки стала раздражать Карлтона. Он всегда первым раздражался из-за таких вещей, когда другие еще и не успевали ничего заметить. Да, конечно тут новый, незнакомый мир: даже медсестра и доктор приходят и осматривают всех, и еще есть бакалейная лавка, где можно брать что нужно по особым талонам, а не за наличные, и тут почти нет насекомых. Но въедливый запах дезинфекции не отстает от тебя ни на минуту даже среди апельсиновых рощ, где, казалось бы, все должен перекрывать сладкий и острый запах апельсинов.

В тот день Нэнси пошла в соседний барак навестить знакомую, а Карлтон уехал на субботу и воскресенье, ему подвернулась какая-то работа на шоссе. Дело было близ городка под названием Флоренция. Они жили здесь уже целый месяц, и Клара как могла украсила комнату: она вырезывала картинки из газет и журналов и прикрепляла их кнопками к стенам. Стук в дверь не удивил ее, некоторые ребята постарше — лет семнадцати-восемнадцати — часто околачивались вокруг и приставали к ней.

Она положила ребенка на постель и глянула на себя в зеркальце Нэнси, стоявшее на подоконнике. Потом отворила дверь.

На досках, проложенных по грязным немощеным дорожкам между бараками, стояли две городские дамы.

— Чего вам? — бойко спросила Клара.

Что они городские, это сразу видно: обе в шляпках, лица нежные, напудренные, холеные, оттого что хватает времени о себе позаботиться, и на обеих бесформенные, мешковатые костюмы, наверно очень дорогие, иначе для чего такое носить. Одна — в очках; Клара поглядела на нее: наверно, с этой и надо разговаривать, она похожа на учительницу.

— Меня зовут миссис Фостер, — сказала та, что в очках, — а это миссис Уайли, мы из Первой методистской церкви города Флоренции. Мы пришли вас навестить…

Клара весело закивала. Но не знала, что сказать. А миссис Фостер продолжала, так старательно подбирая слова и так внятно их выговаривая, чтобы понял даже малый ребенок:

— Мы уже навестили сегодня нескольких ваших соседей. Мы думали… может быть… Так мило, что вы его вывесили, что вы так интересуетесь… — И она показала на выцветший звездно-полосатый флаг, который Клара выставила в окно. Клара всегда его вывешивала: и в погожие дни, и в ненастье. Этот флаг был не такой, как те, что развеваются на высоченных домах, или маленькие флажки, которые яростно треплет встречный ветер на мчащихся автомобилях. Те означают что-то отвлеченное и мало понятное. А Кларин флаг означал нечто очень простое.