— Моя мать до самой смерти только работала да детей рожала, — говорила она. — По мне, все лучше, только не это.

Но она не очень верила в то, что говорила.

Она любила малышей Джинни, привязалась и к Джинни, и даже к ее мужу Бобу, ему было года двадцать два, а он на время остался без работы. Он продавал бензин на заправочной станции, и эта станция недавно сгорела. Джинни была женщина пылкого нрава, из тех, что во всем хватают через край, не знают меры ни в еде, ни в нежных чувствах, ни в гневе; круглым румяным лицом она напоминала Кларе молодых девчонок с полей и ферм, сколько она их перевидала из окошка автобуса на захолустных проселках. Муж Джинни отличался худобой, ходил и двигался как-то рывками. А когда молча, неподвижно сидел и смотрел на своих детишек, никто бы не догадался, что он такой быстрый и нетерпеливый.

— Вот добуду у одного парня машину, — как-то похвастал он и для пущей выразительности ухватил Клару сзади за шею.

Он поцеловал ее, и она в страхе подумала — вдруг Лаури узнает!

— Очумел, что ли? — прикрикнула она и скорчила гримасу, будто отведала какой-нибудь дряни.

Должно быть, все они полюбили ее за то, что она ничего и никого не принимала всерьез — ни мужа Джинни, ни других, кто к ней приставал, женатых и неженатых… как будто из-за своей безрассудной и безнадежной любви она стала со всеми добрей и мягче.

Чем меньше она видела Лаури, тем больше о нем думала. Так живо представляла себе его лицо, голос, что, когда он наконец приходил, он даже казался не таким настоящим. Чувство было такое, словно она уже и любила его, и замужем за ним была, и терпеливо прожила с ним долгую жизнь, а он все остается молодым и равнодушным.

— У меня уже есть дружок, — объясняла она тем, кто пробовал за ней ухаживать, и ей не очень верили. Но ей и в голову не пришло выставить эту не слишком надежную защиту против человека, что подвез ее после свадьбы Кэролайн… а через несколько дней он вдруг заявился в магазин. Она даже не подумала дать ему от ворот поворот, ведь он не такой, как другие. Уж наверно, ему от нее ничего этого не надо.

— Давно ли вы здесь живете вот так, одна? — спросил он.

Клара ответила, машинально вертя в руках блестящие ножницы. Перед такими людьми — перед теми, у кого есть «собственность», — она всегда и робела, и чуть-чуть ощетинивалась; она чувствовала: то, что дает ей власть над мужчинами попроще, на этого не подействует.

— И вы в самом деле живете одна?

— Я уже взрослая, — сказала Клара. Откинула волосы со лба и встретила твердый, в упор, взгляд его непроницаемых серых глаз. — Сама о себе забочусь.

— Ходите вы в церковь?

Она равнодушно пожала было плечом, но спохватилась — про веру и церковь лучше не говорить ничего худого, как бы это ей после не повредило.

— Ну-у, мои в церковь не ходили.

— Очень печально. — Его руки спокойно, неподвижно лежали на прилавке. Клара всегда такое замечала: ее-то руки ни минуты не оставались в покое, Лаури всегда нетерпеливо барабанил пальцами. Соня вечно теребила и поправляла волосы. — В таком возрасте необходимо, что бы вами руководили. Для вашей жизни необходимы религиозные основы.

— Да, сэр, — сказала Клара.

Меж бровей у нее прорезались две чуть заметные черточки. Как-то все получалось нескладно. Она прибавила:

— Но я могу и сама о себе позаботиться. — Теперь вышло чересчур воинственно, и она постаралась смягчить сказанное; густые волосы тяжелой волной ложились ей на плечо, она перекинула их за спину, сказала кротко: — Там, у нас, всяк сам справляется, сызмала приучаемся.

Он наклонился к ней ближе, словно не расслышал.

— Где это — у нас? Откуда вы родом?

Клара прикусила губу. Едва сдержала улыбку.

— Да так, ниоткуда. Отовсюду. — Получилось кокетливо, но она не хотела кокетничать и, чтоб он это понял, серьезно и прямо поглядела ему в лицо: — У нас нет дома, мы сезонничаем.

Он промолчал — значит, понял, о чем речь. Потом сказал сурово, как старший:

— Люди должны были основательнее вам помогать. Общество не исполнило своего долга перед вами.

— Общество?

— Таких девушек, как вы, должно быть, сотни… — Он слегка покраснел. — Вы учились в школе?

— Да вот, одна женщина приходила, из школьного управления или как его, не знаю, спрашивала меня про всякое. Спрашивала, была ли я этот год у доктора, и у зубного, и еще чего-то. Кто-то говорил, меня могут отсюда забрать и засадить в какой-то приют, что ли, или в исправительный дом… только ничего они не могут, потому как я уже взрослая. Не могут, правда?

— Не знаю.

Этот ответ ее немного разочаровал.

— Ну так вот, не надо мне никаких приютов с другими девушками. Я хочу жить как живу, на свободе, и ну их к чертям, благодетелей с подачками. Мои родные подачек сроду не брали. Мой папка…