Впервые он до нее дотронулся, но казалось, и это прикосновение уже знакомо. — Что-то случилось? — спросил он. — Вы были больны?

— Верно, в такую жару я совсем уродина, — сказала Клара и отвернулась.

Ей вдруг стало по-настоящему противно. Она заслонилась ладонью, не хотелось, чтоб Ревир ее видел, но он обошел ее и заглянул в лицо, будто собака или ребенок: привяжутся, так отбоя от них нет. И лицо у него стало такое странное, лихорадочно-взволнованное, что Клара испугалась — кажется, сейчас она выкинет что-нибудь дикое, сумасбродное, лишь бы со всем этим покончить.

— Нет, вы не уродина, — сказал Ревир.

— Я устала…

— Вы не уродина.

Он сказал это с грустью. Клара упрямо отводила глаза. Сердце ее тяжело, гулко заколотилось. Ревир на миг тронул ладонью ее лоб, легко, небрежно, словно чтобы ее успокоить, но это лишь еще сильней взволновало обоих. Кто-нибудь на складе стоит и смотрит, подумала Клара. Весь город смотрит. Она быстро огляделась, будто искала — куда бежать. Вокруг никого не было. Ни души.

— Я могу отвезти вас домой, — сказал Ревир.

Он ждал ответа. Клара минуту помедлила и все-таки согласилась. Тогда он мягко подтолкнул ее к машине. Так когда-то подтолкнул ее Лаури — не всерьез толкнул, чуть-чуть, словно бы только помог сдвинуться с места в нужную сторону, а на самом деле это был просто повод до нее дотронуться.

— Вам не по силам работать в магазине, — сказал Ревир. — Вам вообще не следовало бы работать.

— Да, — сказала Клара.

И подумала: она работает, сколько себя помнит, и никогда ничего хорошего в жизни не видела; у других были фермы, где работали она и ее родные, у других — свои грузовики, на которых они разъезжают и скупают овощи и плоды, которые она с родными собирала, еще у других — лесопилки и лесные склады и в городах бакалейные лавки, где овощи и плоды продаются, и дети всех этих людей могут вволю кататься на велосипедах по пыльным тихим дорожкам — они-то остаются детьми.

Она села в машину и на одно только мгновенье устало опустила голову. Только это она себе и позволила. Сейчас все станет ясно, все зависит от того, в какую сторону он поедет. Если к городу (а фары смотрят в ту сторону), надо будет подумать, куда податься из Тинтерна; если же развернется и поедет в другую сторону, тогда есть надежда. Ревир включил зажигание, автомобиль, подрагивая на неровной почве, двинулся вперед, на пыльный проселок, потом попятился на подъездную дорожку, ведущую к складу, — тут можно было развернуться.

И Клара поняла, что они все время разговаривают друг с другом, хотя вслух сказать нечего. А в голове у нее вопросы, вопросы без конца. Страшно, вдруг ее растопчут, изломают, вываляют в такой грязи, что Лаури — и тому больше ее не отмыть. Но про Лаури она уже приучила себя думать — сукин сын, подлец; едва его имя пришло на ум, сразу в ней вспыхнула злость и прибавилось храбрости. В считанные минуты машина нагнала тех девчонок на велосипедах и оставила их позади. Девчонки остановились передохнуть, стали ногами на землю, не слезая со своих старых велосипедов, и Клара скользнула по ним рассеянным взглядом, с грустью, почти с нежностью… а впрочем, что ж, они еще маленькие и глупые, у них есть отцы и матери, дом и семья, и вечно они околачиваются в магазине, перебирают все, что лежит на прилавках, да пялятся на Соню с Кларой. В тот миг, как машина Ревира поравнялась с ними, ей хотелось перехватить их взгляд и поглядеть на них с презрением, но тотчас она обернулась, и в глазах ее выразилось смятение, неловкая нежность, словно вдруг захотелось быть всего лишь их подружкой, такой же девчонкой на велосипеде, а не мчаться в этой машине куда-то за город, навстречу тому, что ее ждет.

— Я не думал, что вы захотите опять меня увидеть, — говорил меж тем Ревир. — Я не хочу навлекать на вас неприятности.

— Да, — сказала Клара.

— Я говорю о том, как могут к этому отнестись в городе.

— Да.

— Я тогда заехал на гулянье, чтобы повидать вас. Но у вас свое общество — молодежь, с которой вы там были.

Клара промолчала.

— Странно, — сказал Ревир. Сказал сухо, неласково. — Не думал я, что опять вас увижу.

Клара смотрела в окно. Жаркое солнце светило навстречу, и от этого в боковом стекле смутно отражалось ее лицо, она видела себя почти как в зеркале. Она опустила стекло, в машину ворвался ветер, отбросил назад ее волосы. Клара закрыла глаза. После недолгого молчания Ревир сказал:

— Здесь у меня есть дом. Я прикупил земли, этот дом продавался вместе с ней… — Клара открыла глаза, чтобы увидеть этот дом. Вот сейчас он возникнет из пустоты. — Эта земля моя, — продолжал Ревир. — Двести акров. Но земля никудышная.

— Никудышная, — не без удивления повторила Клара.

Непонятно, для чего же покупать землю, если с нее не соберешь урожай. Но ей слишком тревожно, и как-то уж слишком она устала, чтобы спрашивать.

Когда доехали до этого дома, Клара была вся мокрая — сперва бросило в пот, а затем стало зябко. И даже не хватало сил отереть лоб. Ревир помог ей выйти из машины, и рука у него тоже оказалась холодная и влажная. О чем-то он думает? А может, и не думает вовсе? Машина стояла поодаль от шоссе, на заросшей, заброшенной дорожке. Дому этому, наверно, было лет сто. Клара окинула его быстрым беспокойным взглядом — крыша в одном месте прогнила, половина окон побита. Вокруг все заросло сорной травой. За ноги задевали колючки, и жгла крапива, но не до того ей сейчас было, чтоб смотреть под ноги. Ревир серьезно что-то объяснял, показывал; она обернулась и увидела какие-то старые сараи, серые, выцветшие от дождей и непогоды. Подошли к дому. Теперь Клара внимательно смотрела, куда ступает. Не хотелось споткнуться на черном крыльце, а ступеньки, видно, совсем расшатались. Кажется, споткнись она сейчас — и сама развалится на куски, и тогда все рухнет. Ревир помог ей взойти на крыльцо. С той минуты, как там, на дороге у склада, Ревир впервые до нее дотронулся, она ощущала такую слабость, будто и впрямь без поддержки ей не влезть в машину и не вылезти, не подняться на какие-нибудь три-четыре ступеньки. Ревир толкнул дверь, и она сама распахнулась перед ними. Клара судорожно глотнула. Жара и страх тяжкими толчками крови отдавались во всем теле.

Едва переступив порог, она обернулась к Ревиру и горько расплакалась. Он взял ее руки в свои и стал утешать. Она чувствовала — он ее жалеет, ему и самому не по себе, а за всем этим есть в нем уверенная, твердая сила, на которую ей теперь только и осталось надеяться. Она отдает себя этому человеку — и надо сделать это так, как делал бы в любом случае Лаури: все обдумать, все рассчитать — и действовать. Всю жизнь она сможет говорить: в этот день она переменила свою судьбу и это вышло не случайно. Нет, не случайно.