— Почему кто-то желает мне зла?

Ну вот, она и сказала это, прямо и ясно.

Тяжелые, пугающие слова оледенили воздух.

Томас встал и принялся бродить по комнате, изредка поглядывая на жену: белые одеяла натянуты до пояса, очаровательные белые кружева ночной рубашки обрамляют плечи, белая повязка на голове. И все это среди белоснежных стен.

— Ты выглядишь девственницей, которая чересчур рьяно отбивалась.

Мегги не сразу поняла его, а когда поняла, расхохоталась, благоразумно придерживая виски.

— Сплошь девственно-белое? Но Господу известно, что моя невинность уже потеряна. Томас…

Она осеклась. Но он точно знал, о чем она думает. Хочет, чтобы он поцеловал ее, возможно, лег рядом, мгновенно обезумел и…

Его затрясло.

— Не смотри на меня так, Мегги! Не хочу причинить тебе боль.

— Ты говоришь о моей голове?

— Да.

Плоть его мучительно восстала, но он мужественно улыбался.

— Именно о голове.

Казалось, что в последнее время стоило ему подумать о ней, и желание разгоралось с новой силой. Ужасно выводит из себя, особенно сейчас. Но к неукротимому вожделению, загоравшемуся, едва он произносил ее имя, смотрел на эти разноцветные пряди волос, неизменно примешивалось сознание того, что кто-то прокрался в Белую комнату и ударил ее по голове.

И он понятия не имел, кто бы это мог быть.

— Знаешь, Мегги, — начал он, всеми силами души желая, чтобы это была правда, чтобы все оказалось именно так, — это мог быть кто-то чужой. Вероятно, мой враг, который жаждет мести, который жил здесь, знает Пендрагон и умеет войти и выйти незаметно.

— И кто же это мог быть?

— Я думал об этом, но в голову ничего не приходит. В каждом старом замке есть свои тайны, призраки и тени, спрятанные от людского глаза, но… — Он пожал плечами, и глаза свирепо вспыхнули. — Больше я не допущу, чтобы с тобой случилось что-то, клянусь.

— Если бы ты спал со мной, Томас, возможно, пострадал бы вместо меня. Что, если тот, кто сделал это, считал, будто мы спим вместе? А вдруг он охотился за тобой? О Господи, Томас, я боюсь за тебя. Ладно, вот что я решила. Ты будешь спать у себя, а я стану закрывать дверь между нашими спальнями. Таким образом, до тебя никто не доберется.

Томас едва не задохнулся от счастья, но постарался сохранить деловитый тон:

— Мегги, этот человек ударил тебя, а не меня и проник в твою спальню, а не в мою. Видимо, знал, что ты одна. Нет, Мегги, мы будем спать вместе, но следить, чтобы все двери были заперты. — Он склонил голову набок и, судорожно сглотнув, добавил:

— Собственно говоря, я подумываю отныне лежать на тебе, чтобы защитить своим телом.

— О Господи…

Он снова сглотнул, откашлялся и промямлил:

— Прости и забудь, что я сказал. Теперь не время. Какая жалость!

— Может, — предположила Мегги, обхватив руками колени и не в силах изгнать из воображения соблазнительные картины, — здесь есть потайные ходы, как во всяких старинных домах? Как по-твоему? Ты ни одного не знаешь?

Томас рассеянно взъерошил волосы, и Мегги на какой-то момент могла бы поклясться, что у него сделалось испуганное лицо.

— Нет-нет, — заверил он наконец. — Правда, такие слухи были, и дядя иногда упоминал о потайных ходах, но сам я никогда ничего подобного не видел.

— Твоя матушка не слишком мной очарована. Ты получил мое приданое, и, возможно, она считает, что теперь во мне нет надобности. А кроме того, не забывай об Уильяме. Вдруг он обнаружил, что я все знаю о Мелиссе?

— Моя мать чудаковата, это верно, но, насколько мне известно, она не потрудилась прикончить своего мужа, хотя ненавидела его всеми фибрами души. Что же до Уильяма… ему в высшей степени наплевать, даже если весь Корк-Харбор и Кинсейл узнают о его похождениях. Ему совершенно все равно, знаешь ты или нет.

— Я хочу встать, Томас, — со вздохом призналась Мегги. — Ужасно все надоело. А голова почти не болит. Мало того, кто-нибудь может просто приоткрыть дверь спальни, шагнуть через порог и пристрелить меня. Я совершенно беспомощна здесь, среди девственной белизны.

Он едва не лишился чувств. Боже. Как он хочет ее, прямо сейчас. И как трудно уйти. Все, что ему нужно, — вонзаться в нее глубже и глубже, возвещать о своем наслаждении всему миру, вопя в потолок старого, неухоженного замка, и наполнять ее своим семенем. И лежать на ней, чтобы защищать своим телом.

Он совсем раскис. А она… ей все нипочем. Поразительно.

— Никто не войдет сюда и не станет стрелять, — возразил он и, сам не зная, как это случилось, выпалил:

— Клянусь Богом, ты такая соблазнительная, просто съесть хочется!

А вот это уже интересно!

Она ответила улыбкой, которую посчитала весьма теплой, и обещавшей все виды чувственных радостей.

Он и пальцем не шевельнул. Благослови его небо, до чего же благороден. Но, по правде говоря, ей сильно не по себе. Она до смерти напугана, но не собирается это показать.