Прошло несколько дней после размолвки Иова и Бориса.

Правитель избегал патриарха, не заходил, как прежде, к нему в палаты, в Благовещенском соборе, где вёл службу Иов, не появлялся, о исповеди забыл. Несколько дней Иов вовсе не видел его в Кремле; уехал, а куда — неведомо. Даже царь однажды на богослужении спросил Иова:

— Отче владыко святейший, не жаловался ли Борис Фёдорович тебе на утомление какое? Не лечиться ли он куда уехал?

— Нет, государь-батюшка, не соизволил поделиться своими печалями раб Божий Борис, — ответил патриарх.

Царь больше не расспрашивал Иова, да было видно, как он расстроен поведением Бориса.

Вскоре всё, по крайней мере для Иова, прояснилось. «Токмо лучше бы оставалось неведомым», — с горечью подумал патриарх.

Тринадцатого июня, в день Акулины-гречишницы, пришёл на патриарший двор из Иосифо-Волоколамского монастыря служка Пётр Окулов. Принёс он от архимандрита грамоту. В ней было прописано: «Владыко всея Руси, святейший патриарх и отец церкви, прими и выслушай сего раба Божьего Окулова. Всё, что услышишь из его уст, — правда Богова. Да не гневайся на его проделки».

У монастырского посланца глазки малые — щёлочки в лучиках, бородёнка драная, щёчки розовые, да и нос заметен — сизоватый. А сам худ — доска горбатая. Винцом попахивает. Поди, прежде, чем к патриарху идти, заглянул на Дорогомиловской заставе в питейную избу. И никак не хочется ни в чём верить сему волоколамскому хитровану. К тому же и характер у Петра Окулова упрямый и драчливый. В молодости, поди, и в драки хаживал. Видно, что почтительностью к патриарху не проникся. Вот уж не приведи Господи на язык ему попасть. А слушать надо: «Всё, что услышишь из его уст — правда Богова».

Иов ждёт, что скажет сеунч.

— Владыко, даруй милость свою, — хорошо начал Окулов.

— Кто ты есть? — спросил Иов.

— Огнищанин я, — ответил мужичок, ведая, что без вины огнищан ни судить, ни казнить нельзя. — А в лапотках моих лежит разрыв-трава. Как не поверишь сказанному, даст знать. С тем и увидишь меня. Выслушай с верой, — словно отгонял сомнения Иова Окулов.

— Еммануил, — ответил Иов, приготовившись услышать хулу на кого-нибудь из священнослужителей, потому как лик монастырского служки так и не внушил доверия.

— Не хочешь верить, не хочешь, вижу. Ну да что поделаешь. Принёс тебе слово от архимандрита, вот и держи его...

И содрогнулся Иов душой, выслушав от Петра Окулова страшный извет на правителя Бориса Годунова. Никакой христианин не мог сей извет придумать, а только вражьей силе дано. И крикнул Петру Окулову Иов:

— На колени, ехидна! На колени! Молись перед концом своим!

Монастырский служка, нисколько не убоявшись грозного гласа патриарха, встал, однако, на колени и смотрел на Иова с блаженной улыбкой.

— Владыко, принял бы смерть от рук твоих с молитвой на устах, да ноне некогда: кашу спешу варить для нищей братии. День такой.

— Отчего же не устрашил тебя? — спросил Иов, уже не чувствуя гнева.

— Да всё оттого, что не грешен я перед тобой, правду рёк. Да говорил, как не поверишь вещему ведуну, скроюсь сей миг.

— Не верю, ни единому слову твоему не верю! — крикнул Иов. — Не мог почтенный правитель к вам, ведунам, за судьбой идти. Вот отведу в подвал, посидишь на воде, другое скажешь.

— И то, и то! Посижу. А ты посмотри, кто там у тебя за спиной крадётся.

Глянул Иов за спину: два огня увидел яркие, холодные, а глаза ожгло. «Господи, спаси мою душу грешную, избавь от наваждения», — прошептал Иов и перекрестился. Огни сей же миг исчезли. И повернулся Иов с торжествующим видом к служке Окулову. А того и след простыл. Изумился Иов, обошёл свой покой, за дверь выглянул: там, в сенях, дремал кустодий. Иов заметил: как открывал дверь, она скрипнула, а как мужику Окулову исчезнуть, скрипу не слышал.

Вернулся к столу патриарх, а грамотки на нём нет. Раздосадованный, отправился в собор, наложил там на себя епитимью — семь седмиц поклонов.

Но ни поклоны, ни молитвы не принесли успокоения Иову. А перед глазами всё плавало улыбчивое лицо ведуна, и в ушах всё звенел его голос: «Выслушай с верой, выслушай с верой!»

Долго сопротивлялся Иов голосу разума. Мешала этому давняя дружба с Борисом. День и вечер прошли в душевных муках. А как только лёг в постель да закрыл глаза, тут и новая напасть навалилась. Буквы от аз до ять поплыли, а потом в слова стали складываться, в те самые, которые однажды были произнесены Иовом. Тогда он стоял рядом с царём Фёдором и читал, а царь повторял повеление народу: