К Гермогену, прихрамывая и опираясь на костыль, подошёл Михаил Салтыков. Похоже, он забыл о том, что получил от поляков сабельную рану. Князь яростно крикнул Гермогену:

— Не глаголь! Мы будем глаголить, верноподданные дети царя Сигизмунда. Первого апреля он венчан в Смоленске на царство Российское. Присягай царю Сигизмунду, пока не опоздал.

— Сие ложь. Он не царь наш, но враг, — заявил Сильвестр.

— Я знаю одно: Жигимонд принёс в Россию латинство и ересь, — громче прежнего сказал Гермоген. — Он разрушает православную веру. Он пленил русское посольство! Митрополит Филарет и князь Василий Голицын сидят в земляной тюрьме! Сотни россиян там гибнут невинно! Что же ты хочешь, извратник?!

Салтыков замахнулся на патриарха костылём, но Сильвестр заслонил собой Гермогена да успел глянуть Салтыкову в глаза и ожёг его зелёным пламенем, рука у Салтыкова повисла плетью, костыль упал.

— Сколько тебя учить, ехидна! — крикнул Сильвестр князю.

Но Салтыков уже звал стражей:

— Эй, уведите его!

— Не спеши, воевода, — вмешался гетман Струсь. — Он подрывал царский трон и подстрекал московитов против царя! Его будем судить. — И спросил Гонсевского: — Вельможный пан, что скажешь ты?

Гонсевский сидел в богатом кресле, в котором сиживал Борис Годунов. За спиной у него стояли вельможи, дамы, полковники — все польские, гетман показал рукой на патриарха:

— Буду говорить с ним. Волею короля польского и царя всея Руси Сигизмунда мы, гетман польский и боярин-воевода российский, говорим: ежели ты, патриарх российского православия, не скажешь слова умирения людям московским и всем россиянам, взявшим оружие против законного государя, нам дано право сместить тебя. Жду твоего разумного ответа и слова.

— Какое слово ты ждёшь от меня, еретик? Ты, коего, как змею, пригрела у себя на груди Русь!

— Меня не удивляет твоя брань. В молодости ты из донских Казаков в волжские тати попал. Требую, скажи слово в пользу государя, дабы москвитяне разбой прекратили. Ишь, даже город сожгли в угрозу.

— Скажу, чтобы усерднее били, — ответил Гермоген твёрдо.

Вмешался гетман Струсь. Он подошёл к Гермогену вплотную.

— Говорим последний раз: или ты напишешь грамоту русским воям идти от Москвы прочь, или мы уморим тебя злою смертью.

— Слышал я сии слова от иуды Салтыкова и мшеломца Федьки Андронова. Смердячие людишки токмо так могут говорить.

— Ты их слышишь в последний раз!

— Не угрожай! Боюсь одного Господа Бога, дабы не досадить ему ложным шагом. Судьба моя в руках Отца Предвечного.

— Ты сгинешь в каменном мешке! — кричал Струсь, сатанея.

— Если же вы, польские и литовские люди, — обращаясь к Гонсевскому, продолжал патриарх, — пойдёте из Московского государства, аз благословлю сто тысяч русского войска идти от Москвы домой. Седмица дён вам на то, чтобы убрались. Но ежели останетесь осквернять первопрестольную, аз благословлю россиян бить вас до последнего, морить голодом.

— Ты подписал себе приговор, — сказал Струсь и ушёл от Гермогена.

Гонсевский слегка покивал головой, согласившись с гетманом Струсем.

В сей же миг к патриарху подошёл Фёдор Мстиславский. Глаза у него налились кровью. Он угнул голову и по-бычьи боднул Гермогена:

— Что ты упорствуешь, немощный старик?! Мы отдали свою власть царю Сигизмунду. И тебе служить ему. Уже и Смоленск пал!

— Ты, Мстиславский, можешь служить сатане, — перебил его Гермоген. — Да так оно и есть! Ты продал ему свою душу. Но аз, раб Божий Ермоген, останусь верен России и её детям. — И патриарх отвернулся от Мстиславского, крикнул Гонсевскому: — Убирайся вон из нашей державы! А иншего ты не услышишь! — И Гермоген попросил Сильвестра: — Сын мой, уйдём из вертепа!

Сильвестр взял патриарха под руку и повёл из Грановитой палаты. Стражи у дверей уступили им дорогу, и они покинули «судебное заседание». И никто в Грановитой палате не посмел остановить Гермогена. Наконец Салтыков спросил Гонсевского:

— Вельможный пан, зачем отпустил патриарха?

— Ты и арестуешь его, а нам он больше не нужен, — ответил Гонсевский и трижды хлопнул в ладоши.

Открылись парадные двери Грановитой палаты, и в зале появился Игнатий-грек. Он был в торжественном патриаршем одеянии.

— Россияне, — начал речь Гонсевский, — волею царя Сигизмунда мы даём вам преданного трону патриарха. Мы вернули его из изгнания, где он в страданиях и молении Богу провёл долгие пять лет. — И Гонсевский попросил Игнатия: — Святейший, благослови московских вельмож, с коими тебе жить.

Игнатий подошёл к боярам, поднял крест, благословляя их:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Да пребудем отныне и вовек в согласии, прославим Господа Бога миром и боголепием жизни. — Игнатий подносил боярам крест, и они целовали его, признавая испечённого патриарха за главу русской церкви.