Учуяв напряжение, царившее в лагере, в крестьянских стайках завизжали свиньи и раскудахтались петухи. На небольшой часовне, специально сколоченной из досок к приезду русской царевны, ударил колокол. Все принялись креститься. Русские – по-своему, поляки – по-своему.

Димитрий, склонив голову, шагал в сторону царицы. Марина осталась стоять на крыльце, задрав подбородок кверху. Сейчас она была хозяйкой положения, и только от нее зависело, признают ли истинным царем этого спешащего к ней самозванца. Димитрий тоже всматривался исподлобья в лицо Марины. Он отметил, что на лицо как баба она не так уж плоха, только своенравна немного. Вон как смотрит, словно железом каленым прожигает его нескладное тело.

«Ничего, управится», – рассуждал Димитрий. Главное, сейчас, сегодня, она узнает его. А не узнает – умрет смертью лютою. Ему терять нечего. Подошлет казаков, чтобы ночью прямо в постели удавили.

Димитрий подошел к Марине. Прежде чем протянуть ей руку, он попытался заглянуть в ее глаза. Он пытался заметить в этих голубых надменных глазах хоть чуточку женского интереса. Но Мнишек отвела взгляд и вместо этого протянула навстречу тонкую ладонь с золотыми перстнями. Димитрий оскалился, но склонил голову и, протянув свою руку, сопроводил царицу с крыльца.

Челядь заерзала, а войско вскинуло ружья вверх.

– Вот царица моя, Марина Юрьевна! – прокричал самозванец на все Тушино.

Марина злобно повела на него глазами и опустила их.

– Признаю мужа моего, царя Димитрия! – выдавила она из себя.

Поляки облегченно вздохнули и принялись палить из пистолей в воздух. Вслед за ними начали стрелять казаки и стрельцы. Со сторожевой башни еще раз звонко выпалила пушка.

– Радуйся, народ православный! – закричал Димитрий. – Радуйся!

В небо полетели шапки. Архимандрит поспешил к супругам, которые после разлуки обрели друг друга, и протянул крест для целования. Димитрий сильно сжал Мнишек за локоть:

– Целуй крест.

Марина дернула рукой.

– Не могу, – сквозь зубы прошипела она.

– Убьют, как смерда, – тихо буркнул Димитрий.

Марина подчинилась и нагнулась ко кресту в руках митрополита.

Князь гетман Рожинский сиял от удовольствия.

– Все идет как надо. Царевна целует крест на глазах у обескураженных поляков. Ну и хорошо, не в Польше же царствует.

– Что там за шабаш самозванец устроил? – прохрипел Шуйский, глядя в сторону Тушино.

Сзади вынырнул младший Романов. Он пригладил бороду и прищурился.

– Марина Мнишек у вора в лагере. Донес свой человек с той стороны.

Иван Романов повернулся лицом к Василию:

– Вчера ночью прибыла. А сегодня она должна признать в самозванце первого Дмитрия, что народ здесь и кончил.

Шуйский склонил голову и задумался. На его морщинистом лбу проступили капли пота. Яркое солнце било в глаза, заставляло щуриться. Пальба в Тушинском лагере не прекращалась.

– Вор опять пойдет на Москву? – предположил Романов.

– Куды ж ему еще идти, акромя Москвы, – согласился с ним Шуйский.

– В слободах неспокойно, – тихо сообщил Романов.

– Чего там? – буркнул Шуйский.

– Народ волнуется.

– Народ всегда недоволен, – хрипло бросил Шуйский, отворачиваясь от окна. – Причину-то хоть выяснили?

Романов замер.

– Послали соглядатаев. Пусть послушают, разузнают да доложат.

Шуйский кивнул.

– Не мешкай, – хрипло ответил он. – Как узнаешь, сразу перескажи.

Романов поклонился:

– Как велишь.

Шуйский широкими шагами направился к дверям. У самой двери он резко остановился и обернулся:

– Ты-то хоть сам к самозванцу не cобрался?

Романов испуганно дернулся, но собрался и выдавил:

– Плахи-то на Москве еще не разучились делать, для всех самозванцев хватит.

Шуйский кивнул:

– То-то же. Смотри.

Романов остался один.

«Покамест не собираюсь, а там – как Господь даст».

Зырян одернул коня:

– Стой, шельмец!

Конь дернул ухом и нехотя остановился. Впереди показался отряд стрельцов с пищалями на плечах. Стрельцы в красных кафтанах, подпоясанных такими же красными кушаками, ловко вышагивали по пыльной дороге. Позади стрельцов волокли пушки. Зырян насчитал не меньше десятка. Пушки тягали куда-то на запад. Суровые бородатые лица пушкарей были молчаливы и собраны. Некоторые из них прикасались мозолистыми ладонями к колесам лафетов, словно помогая лошадям тащить этот непомерный груз. Позади следовал обоз с ядрами. Нагрузили так много, что телеги скрипели и выли, перекатываясь колесами по дорожным ямам.