Вера и Венечка, которых мы встречаем в нескольких песнях ЗООПАРКА, стали именами нарицательными для обозначения пары забавных бездельников. Но интересно то, как быстро из карнавала вырастает трагедия…

Колоссальную популярность приобрел «Пригородный блюз» Мих. Науменко, исполнявшийся потом всеми известным ленинградскими группами и занимавший периодически первые места в недобитых хит-парадах областных комсомольских газет.

Разудалая заставка «Я сижу в сортире и читаю «Роллинг стоун», а Венечка на кухне разливает самогон» сменяется нарастающей сквозь веселую бесшабашность тревогой, и, наконец, – отчаянием припева:

«Пригородный блюз» – это пир во время чумы. Неуловимая, как дзен, эмоциональная лабильность долго оставалась недоступной многим представителям традиционного рока, желающим «помолодеть».

Хотя с точки зрения русской традиции в ней нет ничего нового: для наших народных песен всегда была характерна так называемая «лестница чувств», встречаясь с которой исследователь может с достаточной уверенностью отнести произведение к фольклору, а не к авторскому творчеству [17] . Эта особенность была утрачена уже городским романсом, в котором аффект обычно не меняет знака, и возродилась на новом витке спирали в рок-эстетике начала 1980-х.

Нетрудно заметить, насколько точно эта эстетика совпала с тем, как понимал «авторскую песню» Владимир Высоцкий. Похороны первого барда стали, по точному наблюдению Александра Градского, его «последним концертом» и крупным событием в русской истории – фактически это была первая массовая политическая манифестация в Москве с 1927-го, когда троцкисты осмелились выйти на улицы против власти. Теперь деспотия клонилась к закату. И даже основательная «олимпийская» чистка Москвы, на улицах которой в июле 1980 года было больше людей в форме (призванных со всего Союза), чем в штатском, не помешала огромной массе народа (по оценкам милиции, около 150 тыс. человек) собраться к театру на Таганке, чтобы проводить в последний путь своего поэта. Когда власть в оскорбительной форме отказала людям даже в этом (в праве попрощаться), кордоны МВД, КГБ и олимпийских голубых «дружинников» (специально для иностранцев в веселенькой униформе) были сметены, и огромную Таганскую площадь заполнило людское море. То тут, то там возникали схватки с милицией. Над эстакадой поднималось панно «Наш советский образ жизни», на которое забирались молодые люди, чтобы сверху видеть театр. Непонятно, ради чего их стали оттуда стаскивать; наконец, остался один простой мужичок пролетарского вида, он сидел в центре панно с бычком «Беломора» в зубах, и его грязные ботинки приходились как раз на слово «советский». А с двух сторон к нему приближались мрачные серые фигуры с недвусмысленными намерениями. И тут вся площадь, как по команде, повернулась к этому панно и сказала: «Не смей!» То есть кричали все разное, кто – «Опричники!», кто – «Позор!», кто – «Долой!», но получился такой мощный вопль стотысячеголового существа, что серые фигуры замерли. Так и зафиксировалась на несколько секунд немая сцена: мужичок с «Беломором», две фигуры из Салтыкова-Щедрина с протянутыми к нему руками, и под всем этим безобразием надпись: «Наш советский образ жизни».

«Вы знаете: приехал из Питера уркаган и пел блатные песни, например, “Ты дрянь”». «Майк» Науменко. Фото из личного архива Ильи Смирнова

Помню тех, кто стоял тогда плечом к плечу на площади: рабочий Леня Дубоссарский, художник-концептуалист Свен Гундлах, мастер путей со станции «Лихоборы» Сергей Семин, математик Женя Матусов…

Это и была будущая аудитория рок-музыкантов 1980-х.

основанная БГ, породила самобытный русский рок отчасти как бы против собственной воли: как Колумб открыл Америку по дороге в Индию и Японию, так же и наши герои, занимаясь просветительской деятельностью, переносили на берега Невы последние достижения музыкального Альбиона (их предшественники пропагандировали ЦЕППЕЛИНОВ). Но вместе с новой эстетикой «здесь и сейчас» в песни входил новый герой – герой с улицы, причем не лондонской или ливерпульской, которой они не знали, а со своей ленинградской. Человек со своими – советскими – проблемами, психологией и культурой, которые были сформированы именно здешней действительностью финальных лет правления Леонида I. У АКВАРИУМА это пока еще молодой интеллектуал; хоть он хлещет по ночам дешевый портвейн, но все-таки сознает собственное отличие от «толпы»:

Демократическая аудитория БГ долго не могла понять, что там у его Иванова в кармане: большинству слышалось «сахар». Зачем ему сахар в трамвае?

«Вы знаете: приехал из Питера уркаган и пел блатные песни, например, “Ты дрянь”». «Майк» Науменко. Фото из личного архива Ильи Смирнова

В песнях ЗООПАРКА и КИНО появляются хулиганистый младший брат гребенщиковского читателя Сартра, его опасные друзья и подруги:

Основатель ЗООПАРКА, старый друг БГ и соавтор по альбому «Все братья – сестры» «Майк» Науменко был точно так же погружен в англосаксонскую классику. Так это выглядело, по крайней мере. Но после первого же большого «электрического» концерта в столице о Майке заговорили как о «питерском уркагане, который приехал петь блатные песни под видом рок-музыки». Настолько непривычно было слышать со сцены живое человеческое слово в сопровождении электрогитары и ударных.

Майк, как и БГ, жил в классической коммуналке центрального Ленинграда: длинный коридор, «на 38 комнаток всего одна уборная», все это не ремонтировано с дореволюционных времен.

Научно-практическая конференция в клубе «РК». Сергей Рыженко, Михаил Науменко и автор (справа). Фото из личного архива Ильи Смирнова

19-летний Виктор Цой, один из двух сооснователей КИНО, учился у Гребенщикова, который даже участвовал в записи первого (интересного по замыслу, но запоротого технически) альбома «45». Цой тяготел к неоромантике и одевался куда изысканнее своих коллег. Его компаньон Алексей Рыбин, напротив, сворачивал руль «влево» – в сторону чистого панк-рока. Его песня «Все мы как звери» стала гимном ленинградских агрессивных панков-пэтэушников, именовавших себя «зверями». Впрочем, и Цой был не чужд этому вольному духу: