Рог и Бочка поддержали Добрыню. Рассказали о том, как Лобан с отцом баламутил Торговую сторону, с помощью повольников шастал по ночным улицам, убивал и грабил купцов. А потом публично обвинял посадника в неумении навести порядок.

— Ложь! — кричал Лобан. — Где видки и послухи, что мои люди убивали и грабили? Приведите свидетелей! Учините свод, докажите мою вину! Раз не можете, то молчите!

Угоняй выступил тактичнее. Он сказал, как бы даже нехотя:

— Станем рассуждать здраво... Киевские гости правят нами скоро двадцать месяцев... Стало ли от этого лучше в городе? Снизились ли цены на торжище? Нет. Если раньше бочка мёду стоила шесть ногат, то теперь уже восемь. Обнаглели ростовщики: меньше трети в рез уже не берут. А весцы и мытники просто начали грабить уже в открытую... Что ж, оставим это. Поглядим на городское хозяйство. Мостовые чинятся от случая к случаю. Стало опасно ездить по улицам: колесо телеги может застрять в щели, а телега перевернуться. Грязь не убирается, выгребные ямы заполнены до отказа... Вот народ и бушует... Чем же занят в это время Добрыня? Ремонтирует княжеский дворец и расписывает палаты, пригласив из Киева греческих маляров. Не на наши ли с вами гривны, предназначенные для города? Надо продолжать? Думаю, что достаточно. Каждый знает сам. И поэтому пусть решит: сколько ещё терпеть киевских захватчиков? Не пора ли уже сместить лиходеев и лихоимцев, сильных только поддержкой чужого войска? Это дело чести и совести настоящего новгородца!

Вече зашумело, заведённое сказанным.

Богомил поднял руку:

— Я хочу сказать...

Люди обернулись к нему.

— Я не буду отрицать очевидное, — начал волхв. — Грязи много, лихоимства не меньше — правильно, конечно. Но не может же сам посадник ремонтировать мостовые и следить за уровнем нечистот в ваших ямах! Для чего тогда концевые, уличанские старосты? Как известно, каждый отвечает за свой участок. Если на Плотницком конце щели в мостовых, виноват не Добрыня, а Лобан! Или я не прав?

— Прав, прав! — загудело вече.

— Мытники, весовщики... Это бич. Надо установить единый налог и пресечь тем самым самодурство. Скажем, четверть стоимости товара — пошлина. А из этой пошлины треть идёт в казну, треть — весовщику, ну а треть, естественно, мытнику. Пусть Добрыня издаст указ. Возражений не будет, думаю.

— Верно! — подтвердило собрание. — Так по справедливости!

— Наконец, о дворце. Ну, не будем ханжами, граждане. Должен быть у князя мало-мальски сносный дворец? А хоромы не чинились, не красились, почитай, со времён Рюрика! Остромир во дворце не жил, у него палаты были свои. Вы же знаете... И потом, среди маляров грек один, да и то не главный, а подручный мастера. Передёргивать факты — недостойно боярина... А теперь о главном. Угоняй с Лобаном недовольны нынешней властью. Властью, избранной вечем. Значит, поднимая народ на борьбу с киевлянами, тысяцкий и староста Плотницкого конца собирались выступить против веча. А теперь юлят, всё хотят свалить на Добрыню. Разве это дело? А случись беда, враг нападёт на Новгород, — как мы будем воевать, если тысяцкий тянет влево, а посадник вправо? Я считаю: с двоевластием в городе нужно кончить. Если доверяем Добрыне — надо снять Угоняя с должности. Если Угоняю — то сместить Добрыню. Новгород важнее раздоров.

Соловей взглянул на посадника. И сказал глазами: знаю, что рискую, но другого выхода нет, пан или пропал; поддержи, Добрыня, прояви решительность, люди любят смелых. И посадник понял. Хоть и колотилось сердце ретиво, он проговорил без сомнений в голосе:

— Я согласен, будем голосовать. Если подтверждаете мои полномочия — напишите на бересте букву «Д». Если избираете Угоняя — напишите букву «У», Я за власть не держусь. Дел и в Киеве много, без работы сидеть не стану. Я хочу только одного: справедливости. Ошибался? Да. Кто не ошибается! Но обидеть никого не обидел. Не было такого. Если и наказывал, то задело. Я посадник, всех ласкать не имею права. А теперь выбирайте. Кто вам по душе — за того отдадите голос.

Полчаса ждали результатов. Бегали подьячие, собирая квадратики бересты. Дьяк сортировал «бюллетени»: «У» — налево, «Д» — направо. Важно произнёс:

— За доверие Угоняю высказалось девять. За Добрыню — двадцать шесть! Полномочия посадника подтвердились...

Все отреагировали восторженно, кто-то бросил кверху шапку.

...а поскольку Угоняй потерял должность тысяцкого, — речь продолжил дьяк, — надо нового выбирать. Ваше слово, Добрыня Малович.

Брат Малуши встал, поклонился вечу:

— Благодарствую, граждане Великого Новгорода. Ваш покорный слуга князь Владимир и я обещаем вам править честно и претензии, о которых вы говорили, в самое ближайшее время учесть, а пробелы исправить: нынче же издам указ о налогах, лично прослежу за его исполнением... А теперь о тысяцком. Предлагаю выбрать боярина Рога, старосту Неревского конца.

Плотницкий конец предложил Лобана, но его кандидатуру отвергли. Рога утвердили большинством голосов.

Угоняй и сын покинули вече в остервенении. Матерно ругались, говорили, что всем ещё отомстят. Их никто не слушал. (А история распорядилась так: бывший тысяцкий действительно воцарился в Новгороде, но спустя семнадцать с половиною лет...)

А тогда, в июне 970 года, князь Владимир готовился с Асмудом, Несмеяной и Любомиром выехать за город — в близкое сельцо Ракому, летнюю свою резиденцию. Он пошёл проститься с Вожатой. В доме Богомила мальчика вкусно покормили, пожелали хорошо отдохнуть, не хворать, подтянуться по математике, с которой у Владимира были трудности.

— Мне Божата рассказывал о твоих чародейских книгах, — обратился наместник к волхву. — Очень интересно. Покажи мне, пожалуйста, если можешь.

Богомил мягко улыбался:

— От тебя нет секретов, княже. Покажу с удовольствием.

В комнате кудесника по стенам было много полок: на одних стояли деревянные шкатулки и склянки, на других лежали фолианты — убранные кожей, кованым железом. На большом столе, заваленном свитками, князь увидел весы, карту звёздного неба и оскаленный человеческий череп.