– Тот ещё эксплуататор!

– Злодей! Отец уходил на работу в понедельник утром, а возвращался домой в субботу вечером. Миллионер Руш метался, как пёс, вынюхивая, не обворовывают ли его рабочие, не едят ли тайно его хлеб, или, того страшнее, не уносят ли булки своим семьям. Поэтому он на завтрак кормил людей кашей, на обед давал лапшу, а вечером – то, что оставалось от завтрака и обеда. От такой кормёжки отец видеть не мог мучное. Ослаб до того, что не мог поднять мешок муки.

– А куда потом делся этот Руш?

– Удрал за границу. Думаю, живёт сейчас в Германии. Таким как он Гитлер сильно по душе.

– Хорошо, что удрал.

– Я слышал, что рабочие искали его после революции, чтобы расстрелять.

– Зачем? Руки о таких марать! Они не достойны, чтобы помнили о них! Слава богу, что наше поколение забыло Рушей!

– Я спрашивал отца, смог бы он расстрелять его. Он сказал, как ты – не стал бы мараться.

Мы пошли к Алисе, поели холодной окрошки из простокваши с зелёным луком и укропом, потом отправились на Волгу.

Я вернулся домой только вечером. Дом моих родителей был обычным марксштадтским домом, то есть не утопал в зелени палисадника, а выходил торцом с голубым фронтоном и двумя добрыми глазами-окнами непосредственно на улицу. Вечером окна, как веками, закрывались синими ставнями и спали до утра. В невыносимую летнюю жару они оставались закрытыми и днём.

Дом прочно стоял на массивном кирпичном фундаменте, был выкрашен в тёмно-зелёный цвет, также как широкие ворота с калиткой.

Когда я вернулся, в доме садилась ужинать. Мать разливала по тарелкам суп со стручками зелёной фасоли, заправленный подрумяненной мукой. Отец, улыбаясь в седеющие усы, вышел из комнаты и пожал руку:

– Поздравляю с окончанием техникума! Мария и Лиза уже сообщили.

Подошла и мать, поцеловала в щёку.

– Слава богу. Садись скорей к столу! Заждались тебя. Наверное, опять с Алисой гулял?

Двенадцатилетняя Лиза и десятилетняя Мария, нетерпеливо крутясь у стола, восхищённо смотрели на меня.

– Мама, папа, он сдал на отлично!

– Вы уже сказали. Берите пример с брата, а то у вас одни тройки!

– Только по арифметике! – Мария скорчила обиженную рожицу.

– Откуда вы знаете, что я сдал на отлично?

– Знаем, ты всегда сдаёшь на отлично! А вообще-то мы встретили Костю Винтерголлера… Который с тобой учится… Учился. Он нам сказал. Он экзамен тоже на отлично сдал.

Отец подошёл к своему месту и, сложив руки, беззвучно зашевелил губами. Все, стоя, последовали его примеру.

Я давно был равнодушен к этой традиции, но не хотелось огорчать истово верующих родителей.

Закончив молитву и несколько секунд постояв неподвижно, отец сел, взял краюшку хлеба и зачерпнул первую ложку супа. За ним приступило к трапезе всё семейство.

– Я лучше всех сдал. – похвастался я через несколько минут. – Мне от Наркомзема дали направление в Саратовский сельскохозяйственный институт на факультет механизации! С общежитием и стипендией!

Мать отложила ложку и уставилась на меня округлившимися серыми глазами:

– И ты согласился?

– Конечно! Завтра будет выпускной вечер, нам вручат аттестаты, а мне ещё и направление.

– И сколько будешь учиться?

– Пять лет.

– Ещё пять лет! Господи! Ждали-ждали… Думала: закончишь учёбу, будешь работать, нам станет полегче, и вот опять… Сначала на Фёдора надеялись, а он женился и уехал. Ты был последней надеждой…

– Мама, ну что ты! Я стану инженером, буду хорошо зарабатывать. Моя учёба оправдается!

– Когда ты станешь инженером!? Когда будешь зарабатывать!? Я не доживу! Вся жизнь, вся жизнь прошла в нищете! И подохнем в нищете!

– Что ты, Катрин! – возразил отец. – Живём как все, сейчас, слава богу, не голодаем.

– Не голодаем! – передразнила мать. – Сейчас не голодаем! Но едим и оглядываемся: не съели ли лишнее, не объели ли детей. У Руша работал – голодали, потом два года на японской войне. Билась, как рыба об лёд, чтобы заработать и не умереть с голоду. Жила надеждой: ты вернёшься, заживём! Вернулся. Опять у Руша. Денег нет, ели, что ты от своего обеда приносил. Опять война – уже на три года ушёл. Пошла в служанки к адвокату Брауну. Смотрела, как хозяева обжирались и ненавидела их, а однажды не выдержала и сказала: «Мой муж в окопах вшей кормит, а вы жрёте белый хлеб, фрукты, пьёте вино, думаете, чего бы такого сожрать, чего раньше не жрали! И даёте деньги на войну – пусть она продолжается бесконечно!» Бросила им под ноги свой фартук и ушла. Как я тебя тогда ждала! А от тебя ни одной весточки! За три года…

– Ты же знаешь… Турки окружили нас в горах. Мы съели все ремни, ослепли от солнца и блеска снегов…

– А после революции, когда мы перебрались в Розенхайм к моим родителям и нам дали землю…

– Да… Мы так радовались!

– Недолго радовались! Тебя опять забрали в армию. Я осталась уже с четырьмя детьми. День и ночь молилась, чтобы ты вернулся.

– И бог услышал твои молитвы… Особенно в ту ночь под Варшавой, когда за нами гнались поляки…

– Потом двадцать первый год, когда умерли мать, потом отец… Не успели опомниться, уже тридцать третий, еле-еле продали дом за полмешка пшена и бежали куда глаза глядят. Голод, голод и голод. Вот третий год только не голодаем. Я старею, ты болеешь, кто поднимет Лизу с Марией? Фёдор отрезанный ломоть, у него своя семья. Одна надежда была на Александра! А он – опять учиться!