Вадим Михайлович КОЖЕВНИКОВ
ДОМ БЕЗ НОМЕРА
Рассказ
Дымящиеся дома сражались, как корабли в морской битве.
Здание, накрытое залпом тяжелых минометов, гибло в такой же агонии, как корабль, кренясь и падая в хаосе обломков.
В этой многодневной битве многие дома были достойны того, чтобы их окрестили гордыми именами, какие носят боевые корабли.
Убитые фашисты валялись на чердаке пятые сутки, убрать их было некогда.
Ивашин лежал у станкового пулемета и бил вдоль улицы. Фролов, Селезнев и Савкин стреляли по немецким автоматчикам на крышах соседних домов. Тимкин сидел у печной трубы и заряжал пустые диски.
Нога Тимкина была разбита, поэтому он сидел и заряжал, хотя по-настоящему ему нужно было лежать и кричать от боли.
Другой раненый не то был в забытьи, не то умер.
Сквозь рваную крышу ветер задувал на чердак снег. И тогда Тимкин ползал, собирал снег в котелок, растапливал на крохотном костре и отдавал Ивашину воду для пулемета.
От многочисленных пробоин в крыше на чердаке становилось все светлее и светлее.
Штурмовая группа Ивашина захватила этот дом пять суток тому назад удачным и дерзким налетом. Пока шел рукопашный бой в нижнем этаже с расчетом противотанковой пушки, четверо бойцов - двое по пожарной лестнице, двое по водосточным трубам - забрались на чердак и убили там вражеских автоматчиков.
Дом был взят.
Кто воевал, тот знает несравненное чувство победы. Кто испытывал наслаждение этим чувством, тот знает, как оно непомерно.
Ивашин изнемогал от гордости, и он обратился к бойцам:
– Товарищи, этот дом, который мы освободили от захватчиков, не просто дом.
– Ивашин хотел сказать, что это здание очень важно в тактическом отношении, так как оно господствует над местностью, но такие слова ему показались слишком ничтожными. Он искал других слов - торжественных и возвышенных. И он сказал эти слова.
– Этот дом исторический, - сказал Ивашин и обвел восторженным взглядом стены, искромсанные пулями.
Савкин сказал:
– Заявляю - будем достойны того, кто здесь жил.
Фролов сказал:
– Значит, будем держаться зубами за каждый камень.
Селезнев сказал:
– Это очень приятно, что дом такой особенный,
А Тимкин - у него нога еще тогда была целая - наклонился, поднял с полу какую-то раздавленную кухонную посудину и бережно поставил ее на подоконник.
Фашисты не хотели отдавать дом. К рассвету они оттеснили наших бойцов на второй этаж; на вторые сутки бой шел на третьем этаже, и когда бойцы уже были на чердаке, Ивашин отдал приказ окружить немцев.
Четверо бойцов спустились с крыши дома, с четырех его сторон, на землю и ворвались в первый этаж. Ивашин и три бойца взяли лежавшее на чердаке сено, зажгли его и с пылающими охапками в руках бросились вниз по чердачной лестнице.
Горящие люди вызвали у фашистов замешательство. Этого достаточно для того, чтобы взорвалась граната, дающая две тысячи осколков.
Ивашин оставил у немецкой противотанковой пушки Селезнева и Фролова, а сам с двумя бойцами снова вернулся на чердак к станковому пулемету и раненым.
Немецкий танк, укрывшись за угол соседнего дома, стал бить термитными снарядами. На чердаке начался пожар.
Ивашин приказал снести раненых сначала на четвертый этаж, потом на третий. Но с третьего этажа им пришлось тоже уйти, потому что под ногами стали проваливаться прогоревшие половицы.
В нижнем этаже Селезнев и Фролов, выкатив орудие к дверям, били по танку. Танк после каждого выстрела укрывался за угол дома, и попасть в него было трудно. Тогда Тимкин, который стоял у окна на одной ноге и стрелял из автомата, прекратил стрельбу, сел на пол и сказал, что он больше терпеть не может и сейчас поползет и взорвет танк.
Ивашин сказал ему:
– Если ты ошалел от боли, так нам от тебя этого не нужно.
– Нет, я вовсе не ошалел, - сказал Тимкин, - просто мне обидно, как он, сволочь, из-за угла бьет.
– Ну, тогда другое дело, - сказал Ивашин.
– Тогда я не возражаю, иди.
– Мне ходить не на чем, - поправил его Тимкин.
– Я знаю, - сказал Ивашин, - ты не сердись, я обмолвился.
И он пошел в угол, где лежали тяжелые противотанковые гранаты. Выбрал одну, вернулся, но не отдал ее Тимкину, а стал усердно протирать платком.
– Ты не тяни, - сказал Тимкин, держа руку протянутой.
– Может, ты к ней еще бантик привязать хочешь?
Ивашин переложил гранату из левой руки в правую и сказал:
– Нет, уж лучше я сам.
– Как хочешь, - сказал Тимкин, - только мне стоять на одной ноге гораздо больнее.
– А ты лежи.
– Я бы лег, но, когда под ухом стреляют, мне это на нервы действует.
– И Тимкин осторожно вынул из руки Ивашина тяжелую гранату.
– Я тебя хоть до дверей донесу.
– Опускай, - сказал Тимкин, - теперь я сам.
– И удивленно спросил: Ты зачем меня целуешь? Что я, баба или покойник?
– И уже со двора крикнул: - Вы тут без меня консервы не ешьте. Если угощения не будет, я не вернусь.