– - Я замечаю в вас большую перемену, Зиночка...-- заявил однажды Бржозовский, желавший подразнить кисейную барышню.

– - Во-первых, на каком основании вы позволяете себе называть меня полуименем?-- вспыхнула Зиночка.-- Кажется, я не давала вам повода к подобным фамильярностям...

– - А во-вторых?-- с нахальной улыбкой спрашивал Бржозовский.

Сцена происходила опять у рояля. Зиночка только-что хотела разобрать новую тетрадку нот, как вошел Бржозовский и помешал ей. Она встретила его очень холодно и теперь смотрела на него такими глазами, как собака, которую в первый раз ударили палкой.

– - Во-вторых?-- машинально повторила она, чувствуя, как у нея побледнело лицо и задрожали губы.

– - Да, во-вторых...

– - Во-вторых, то, что вы меня компрометируете, m-r Бржозовский.

– - Кисейную барышню? Я компрометирую?

– - Да, вы... Напомню вам только то, что ваши слишком частые визиты могут дать повод к лишним разговорам, и страдающим лицом здесь являюсь я. Если вы сами не догадались пощадить мою репутацию, то я считаю себя в праве напомнить вам обязанности порядочнаго человека.

– - Выражаясь вежливо, вы гоните меня вон...

– - Да...

Бржозовский захохотал ей в лицо, по это било уже напускное нахалество, и он благоразумно не передал своего разговора Елизавете Петровне, которая подняла бы сейчас же бурю. А Зиночка смотрела ему прямо в лицо вызывающим взглядом и сама изумлялась собственной смелости.

"Ну, кисейная барышня, я вам это припомню..." -- думал Бржозовский, кусая губы от злости.

VI.

Между Зиночкой и Бржозовским завязалась глухая и безпощадная борьба. Силы были, конечно, неравныя, но у кисейной барышни оказался неистощимый запас чисто-женской энергии. Такая война не нуждается в словах и ведется с молчаливой жестокостью. Мысль о детях удваивала силы Зиночки и делала ее хитрой, как птицу-наседку. Дело шло не о ней. Когда являлся Бржозовский, она уходила в детскую и всячески старалась не встречаться с ним, насколько это было возможно в одном доме. Даже Милочка, и та чувствовала инстинктивную неприязнь к "анжинеру", который, между прочим, теперь заискивал у детей, чтобы сделать неприятность Зиночке.

– - Ты как-то странно, держишь себя с Бржозовским,-- заметила однажды мать Зиночке.-- А между тем это наш единственный преданный друг... Притом он, кажется, имеет виды, то-есть я говорю о том, что мне казалось раньше...

– - Мама, оставимте этот разговор раз навсегда,-- ответила Зиночка со спокойствием человека, много думавшаго на эту тему.

– - Ты ничего не понимаешь, дурочка... У меня серьезное дело с Бржозовским,-- от него зависит наше материальное положение.

Зиночка отмолчалась, как вообще делала, чтобы избежать сцен. На этот раз Елизавета Петровна говорила правду: она действительно выдала полную доверенность Бржозовскому, который и действовал от ея имени. Дело в том, что прииски были приобретены Ромодиным на имя жены, как это часто делается, и, кроме того, он выслал ей еще доверенность на всякия юридическия действия, чтобы не останавливать сложнаго золотопромышленнаго дела. Бржозовский принялся энергично приводить все в порядок и каждый день являлся с отчетами, сметами и разными деловыми соображениями. Они обыкновенно запирались в комнате Елизаветы Петровны, и старая Ермиловна, не дожидаясь приказа, подавала туда бутылку краснаго вина. После таких занятий Елизавета Петровна выходила из комнаты с усталым лицом и лихорадочно блестевшими глазами. За обедом она выпивала лишний стакан вина и заметно хмелела. Чтобы не выдать своего состояния "в подпитии", она накидывалась на детей с замечаниями и придирками.

– - Что это с мамой делается?-- спрашивала Милочка с детской наивностью.-- Вчера она идет по комнате и вдруг как пошатнется...

– - Ты говоришь глупости...-- спокойно заметила Зиночка.-- У мамы нервы.

Это последнее слово служило обяснением решительно всего, что делала Елизавета Петровна,-- дети уже привыкли к нему. По городу между тем уже шла громкая молва относительно Ромодиных. История с Дарьей, с необходимыми прикрасами и дополнениями, циркулировала из дома в дом, как предмет для разговоров. Особенно возмущены были дамы, которыя с благочестивою ревностью разбирали чужия дела. В самом деле, хороша семейка: милый папаша срывает цветы удовольствия и с гувернанткой и с горничной, а милая мамаша заводит амуры с женихом дочери... Бржозовский сам подавал повод к подобным разговорам, потому что вел жестокую игру в клубе, а вечера коротал у арфисток в "Аркадии", в обществе мистера Рея и Сенички Татаурова. Держал он себя набобом и сыпал чужими деньгами направо и налево. Всем было понятно, откуда могли явиться деньги у такого проходимца. Елизавета Петровна дорого расплачивалась за свои бальзаковские грехи. По пути доставалось и Зиночке, которая разыгрывала из себя наивное создание. Ромодины теперь платили тяжелую дань за ту популярность, какою пользовались до этого времени: публика неумолима ко всякой пошатнувшейся репутации, особенно когда падает видный человек. Нужно же на ком-нибудь выместить собственное ничтожество...

M-lle Бюш поступила к Черняковым, которые уже давно переманивали ее к себе от Ромодиных. Она одна знала истинное положение дел, по по обыкновению молчала и делала вид, что ничего не слышит и не видит. Как мучилась она за свою пострадавшую репутацию, никто и не догадывался по ея неприступному внешнему виду. А между тем дело усложнялось и росло, как сорвавшийся с горы снежный ком. Никто не знал, что через каждые три дня m-lle Бюш получала самыя отчаянныя письма от Ромодина, которыя проживался в Москве без всякаго дела. Он каялся в своих прегрешениях, приходил в отчаяние и молил ее не оставлять семьи. Что было ему отвечать? M-lle Бюш сначала не отвечала, а потом собрала всю свою энергию и написала откровенное обяснение, почему должна была оставить родной для нея дом. Обяснив отношения Елизаветы Петровны к Бржозовскому, она не обвиняла ее, а все сваливала на голову самого Ромодина -- он сам во всем виноват, и прощения нет. Если он не любил жены, то должен был пощадить ея репутацию, наконец -- поберечь детей. Он, и он один, толкнул потерявшуюся женщину в обятия этого проходимца и теперь только пожинает плоды собственных подвигов. "Я уж не говорю о том положении, в какое вы поставили лично меня,-- писала m-lle Бюш: -- на меня смотрят, как на предшественницу Дарьи... Кстати, что вы думаете относительно последней: несчастная девушка скоро будет матерью, и вы должны понимать обязанности порядочнаго человека, поставившаго ее в такое безвыходное и скандальное положение".

Когда Ромодин получил это письмо, то первою его мыслью было застрелиться -- семья разбита, он разорен, а тут еще Дарья готовит сюрприз. Но, перечитывая письмо m-lle Бюш и соглашаясь с собственной виновностью, Ромодин чувствовал спрятавшуюся между строк святую любовь к собственной погибшей особе,-- ведь m-lle Бюш все еще любила его, и эти строки выводила женски-любящая душа. Это его спасло... Есть такие удивительные люди, которые приходят в нормальное состояние только под гнетом несчастья, если их вдобавок поддерживает слабая женская рука. Ромодин именно был такой человек, и в своем добровольном изгнании он со слезами целовал письмо m-lle Бюш. О, он теперь знал, что ему делать... Нет такого положения, из котораго невозможно было бы выйти. В нем проснулся тот хороший и добрый человек, который был столько лет похоронен под нараставшей корой животных чувств. Счастье не в деньгах, не в известном внешнем положении, а внутри себя, в тех неведомых глубинах, откуда бьет струей добро и зло. Прежде всего, нужно быть честным человеком, и это самое лучшее наследство, какое только молсеть достаться детям. Что-то теперь делает Зиночка?.. Отчего m-lle Бюш ничего не пишет о ней?..

Ответ на свое письмо m-lle Бюш получила через три недели -- почта так долго ходит в Москву!.. "Вы тысячу раз правы, моя святая женщина, мой ангел-хранитель, моя совесть,-- писал Ромодин.-- Ваше письмо спасло и воскресило меня. А ведь я еще оправдывал себя в собственных глазах, хитрил, обманывал: "что ж такое, если мужчина увлечется какой-нибудь смазливой рожицей, наконец над всеми нами тяготеет зоологическая правда, и природа вечно лезет в окно", и т. д. Мне сейчас стыдно и больно; я плачу, но каждая грешная душа должна покупать собственное спасение муками рождения... Боже мой, что с Зиночкой?.. А Лиза... как я ее сейчас люблю!.. Да, я виноват и даже не прошу прощения... Тело еще сильно, и нужно подумать, куда затратить остаток этой разбитой жизни. Л пишу вам, как с того света -- старый Ромодин умер... Сегодня я даже был в церкви и, знаете, за кого молился? За вас, мой ангел-хранитель... А Зиночка нейдет у меня из ума: бедная кисейная барышня! Испытали ли вы это чувство, когда душа невидимкой витает над своим гнездом и оплакивает даже неодушевленныя вещи, к которым привязаны наши воспоминания? То, чего раньше не замечал, теперь вдвойне дорого, а счастье, как здоровье, ценится только тогда, когда мы его потеряли... Еще слово о Зиночке: дочь моя, моя дорогая дочь,-- которой я не смею даже писать,-- чувствует ли она, что я невидимо стою над каждым ея шагом? Ведь она добрая, и это доброе в ней -- мое. Могу ли я, дрянной и чувственный человек, обвинять вас за переход к Черняковым: значит, так было нужно..."