Самая удивительная и необычная или, скорее, необычайная версия борьбы Иакова с ангелом изображена на фреске XI века в Архангельском пределе Софийского собора в Киеве. Невиданной иконографии ангел, обликом подобный Богоматери, с крыльями вразлет, устремился (бредет) вперед. Патриарх размером если не с младенца, то с малого ребенка подпрыгнул вверх (вспрыгнул) и, ухватившись за… материнское? отеческое? РОДИТЕЛЬСКОЕ! плечо пришельца, прильнул по-детски к нему. Ангел вроде бы и не замечает Иакова. Но знает о его присутствии. И у одного, и у другого взгляд устремлен мимо друг друга – внутрь себя. Выражение лиц – медитативное. Сцена подобна ритуальному действию. Происходящий момент (свершение) создает матрицу – мифическую форму, которую предстоит заполнить собственной будущей действительностью потомкам патриарха. Фреска исполнена предельного внутреннего напряжения, экспрессии, статической динамики. И излучает мощную ауру.

И, наконец: «Деревья складками коры Мне говорят об ураганах…» – любимое с юных лет «Созерцание» Райнера Марии Рильке – «И я их сообщений странных Не в силах слышать средь нежданных Невзгод, в скитаньях постоянных, Один без друга и сестры…»

«…Как мелки с жизнью наши споры, Как крупно то, что против нас. Когда б мы поддались напору Стихии, ищущей простора, Мы выросли бы во сто раз. Все, что мы побеждаем, – малость, Нас унижает наш успех. Необычайность, небывалость Зовет борцов совсем не тех. Так Ангел Ветхого Завета Нашел соперника под стать. Как арфу, Он сжимал атлета, Которого любая жила Струною Ангелу служила, Чтоб схваткой гимн на нем сыграть. Кого тот Ангел победил, Тот правым, не гордясь собою, Выходит из такого боя В сознаньи и расцвете сил. Не станет он искать побед. Он ждет, чтоб высшее начало Его все чаще побеждало, Чтобы расти ему в ответ».

Рильке полагает, каждый должен стремиться заслужить ВСТРЕЧУ. Лишь вступив в борьбу с противником, которого априори нельзя, невозможно победить, человек в состоянии постичь «необычайность и небывалость» и «расти в ответ». Борьба описывается как путь к постоянному обновлению, совершенствованию и постижению истины. Единственный верный образ жизни. ЗАДАНИЕ. Как поединок, где поражение оборачивается победой.

Помню, в детстве взрослые говорили: «Художником надо родиться».

Я мечтал познакомиться с художником. Однажды моя старшая сестра Люся рассказала, что в Парке культуры и отдыха к ней подошел незнакомец и предложил написать портрет. «Я не такая идиотка и не согласилась», – со смехом поведала сестра. А я подумал: «Люська – дура! Так повезло. К ней подошел сам ХУДОЖНИК! Кудесник и волшебник. А она…»

Когда появились художники, позиционирующие себя гениями?

Не «ты – гений», а «я – гений». Когда возникла идея, что художник должен быть больше, чем художник, а писатель – больше, чем писатель? Когда родилась гениомания?

Вероятно, в эпоху modernity. Массмедиа.

Александр Сергеевич Пушкин, сознавая свое величие, писал: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, / К нему не зарастет народная тропа…».

Блистательный остроумец Оскар Уайльд на вопрос американского таможенника, есть ли у него что-либо подлежащее декларированию, ответил: «Мне нечего декларировать, кроме моей гениальности».

Культовый немецкий поэт рубежа XIX–XX веков Стефан Георге практиковал образ поэта – исключительного существа, вокруг которого группировались «экстравагантные одиночки».

Создатель «науки о духе» – антропософии – Рудольф Штейнер и изобретатель «четвертого пути» Георгий Гурджиев пребывали в образе демиургов.

Англичанин Алистер Кроули провозгласил себя пророком нового магического эона, жрецом Сатаны. «Зверем 666». Создателю колоды «Таро Тота» потусторонние голоса диктовали тексты книг, значение которых самому автору было недоступно.

По сравнению с Кроули Жорж Батай со своим обществом ацефалов выглядел магом-рабочим-экспериментатором.

Самопровозглашенный гений, эгофутурист, декадентский эстет Игорь Северянин писал: «Я, гений Игорь Северянин, / Своей победой упоен: / Я повсеградно оэкранен! / Я повсесердно утвержден! <… > Я год назад сказал: „Я буду!“ / Год отсверкал, и вот – я есть!»

Анна Ахматова и Борис Пастернак, безусловно, лепили образ гения. Оба фотографировались в величественных позах и со взглядом, полным значения. Царственным – Ахматова, устремленным в будущее – Пастернак. При этом Пастернак кокетливо отыгрывал тему скромного гения: «Быть знаменитым некрасиво…»

Велимир Хлебников и Казимир Малевич были уверены в своей глобальной гениальности. Первый в масштабе земного шара, второй – в «пространстве без границ».

В 60-е в Москве возник клуб молодых гениев. Поэт Александр Величанский, упиваясь своим величием, называл всех вокруг «дурачками».

До середины 70-х в кругах московского неофициального искусства процветал культ непризнанного гения. Не признанного официально. Но признанного своим кругом. Это было поколение художников лет на десять-пятнадцать старше меня. Народ шептался при виде избранников. Не важно, как они были одеты и сколько зарабатывали.