Обсаженная деревьями бетонка уходила на восток, в дрожащее марево, и неизвестно, что там за горизонтом. На счастье Нурании, легкий ветер дул ей в спину, дорога шла чуть-чуть под уклон, и скорость она взяла хорошую. Главное, не волноваться, сохранять веселое выражение лица, приветливую улыбку. Но она то и дело забывала об осторожности и сильнее нажимала на педали; опомнившись, сбавляла скорость, делала вид, будто никуда особо не спешит. То птицей, вырвавшейся из клетки, то сбросившим путы, вольным стригунком чувствовала она себя. Душа ликовала, сердце учащенно билось, и казалось ей, что никогда еще так не радовалась она солнцу, ветру, свободе.

Вот она обогнала груженные мешками подводы, помахала рукой солдату, который тоже был на велосипеде, и поверила в удачу.

Возле моста через небольшую бурную речку Нурания остановилась и стала наблюдать за снующими по нему подводами. Чтобы не вызвать подозрения, прислонила велосипед к дереву и притворилась, будто поправляет цепь. Прошло минут десять, пока движение на мосту не прекратилось, и только тогда поехала дальше.

Наверное, прошло уже около двух часов, как она была в пути. До этого бетонка все время шла под уклон, велосипед катился легко. Но после речки местность изменилась. Дорога стала петлять, то огибая невысокие покатые холмы, то пересекая длинные лощины. Как ни старалась Нурания, колеса крутились теперь не так резво, велосипед начал кидаться из стороны в сторону. Надо было передохнуть.

Пришлось съехать на обочину. Села она прямо на землю и зашлась долгим надсадным кашлем. Только сейчас она поняла, как мало оказалось у нее, изнуренной тяжелым трудом и недоеданием, сил для побега и каким отчаянным безрассудством было отправиться в путь по чужой враждебной стране. Но мысль эта мелькнула и тут же погасла. Не нужно поддаваться минутной слабости. Дыхание наладится, саднящая тупая боль в ногах пройдет. Надо не об усталости думать, а о том, как достичь засветло большого леса, до которого, судя по карте, остается еще не менее пятнадцати километров. Подавив стон, она развязала сверток, отпила несколько глотков воды из бутылки, съела кусок хлеба. Ничего, ничего, сказала себе, все будет хорошо. Только встать... и уснула.

...Очутилась она в полузабытом, таком далеком и призрачном, мире прошлого. Шагает будто бы по широкой, озаренной солнцем родной степи, а степь вся в цветах, в воздухе порхают бабочки. Гулкая всесветная тишина. Покой кругом. Чуть впереди на невысоком круглом холме стоит Зариф, и на плечах у него маленькие Хасан и Хусаин. Что-то кричит Зариф, кажется, зовет Нуранию. Голоса она не слышит, но все понятно: торопись, мол. Беги! Только жаль, не может она бежать, страшно болят ноги...

Потом все исчезло, солнце скрылось за тучами. Нет, не тучи, а черный дым застил свет. Он стлался по земле, и из этого мрака выползали огромные танки с желтыми крестами на боках. Бежит Нурания, задыхаясь от усталости и страха, хочет скрыться от этих чудищ, а ноги не слушаются...

В испарине, со слезами на глазах проснулась она. Сердце готово вырваться из груди, во рту горький привкус то ли выпитой воды, то ли все той же полыни. И нестерпимо болят ноги. Ей не хотелось верить, что заболела. О какой болезни думать, когда она вот-вот вырвется из неволи. Вставай, Нурания, тебя ждет дорога. Упустишь этот случай — не видать тебе свободы...

Поднялась она с трудом, едва не падая от головокружения, вывела велосипед на дорогу. Ноги дрожали от напряжения и слабости, то исходило жаром, то билось в лихорадке усталое тело. Конечно, ей не совладать с велосипедом в таком состоянии, и решила она пройтись немного пешком, пока не придет в себя. Кажется, помогло. В голове прояснилось, застилавшая глаза темная муть исчезла. «Что же это я?!» — вдруг спохватилась беглянка, заметив, что шагает чуть не по середине бетонки, мешая движению. Как это глупо и рискованно! Надо сойти с дороги и идти, скрываясь за придорожными деревьями. День клонится к закату; если даже Марта сама к этому времени не вернулась из города, то старый Генрих наверняка очухался от своего шнапса и поднял шум. Нельзя терять осторожность!

Оказалось, вдоль большой дороги тянется, скрытая деревьями, узкая полоска бетонной тропинки. Шагая по ней, Нурания чувствовала, как возвращаются к ней силы, как отпускает боль, сковавшая икры. Радовало и то, что долгий подъем кончился, впереди открылся широкий простор, и тропинка, как резвый жеребенок, бегущий бок о бок с матерью; устремилась рядом с бетонкой под уклон, к подернутому предвечерней хмарью дальнему горизонту. Пора снова сесть на велосипед.

Теперь Нурания не может нестись во весь опор. Много сил ушло на первую часть пути, но она утешалась тем, что все же не поддалась болезни, переборола себя и, несмотря ни на что, уходила все дальше, и дальше.

Пока ехала и шла по шоссе, она видела только дорогу и проезжающие по ней подводы да редких пешеходов. Окрестности были скрыты от нее деревьями. Теперь же перед ее глазами открылся огромный чужой мир. Куда ни глянь, красные черепичные крыши домов высятся над садами, торчат высокие черные трубы каких-то огороженных забором строений, там и сям мелькают пожелтевшие нивы. Вот проехала Нурания мимо поля, где стрекотала жатка, увидела стайку женщин, собирающих хмель. Кругом люди. И как ни странно, но за всю дорогу никто ее не остановил, не спросил, кто она такая, куда путь держит. Каждый занят своими заботами, и никому до других, выходит, дела нет.

Но недаром говорят, не поминай беду, услышит. Впереди появился пароконный фургон, груженный соломой, и почему-то остановился на переезде, преградив Нурании дорогу. На возу восседали пожилой мужчина, чем-то похожий на Генриха, и две женщины, — видимо, жена и дочь его. Крестьянская семья. Старик сошел на землю, стал подергивать и поправлять сбрую на лошадях.

Нурании тоже ничего не оставалось, как спешиться. Она изобразила улыбку на лице и уже обошла фургон, выкатила велосипед на тропинку, вдруг немец поднял руку: