Между тем лира, которой Марк предрекал скорую кончину, гавкнулась-таки в восьмидесятом, породив шекель, который тоже жил недолго и не очень счастливо, в восемьдесят пятом году уступив должность национальной валюты новому шекелю. Мама с сестрой не могли нарадоваться на Маричка, за последние годы он их в каждом письме уговаривал взять ипотеку и купить квартиру. Взяли, купили, и теперь, на денежной реформе, большую часть ссуды им скостили. Мама каждый день на скамейке хвасталась соседским старушкам, какой умница ее сын, недаром еще в детстве мудрый рэб Арон называл его «кляйне хухем». Это ему сестра в письмах рассказывала.

К тому времени у Марка в кубышке хранилась приличная сумма, но он все копил. Копил не только деньги, но и знания и знакомства. Казавшись себе уже немолодым человеком, он боялся оказаться в незнакомой обстановке и старался получить максимум знаний об Израиле, его традициях, культуре, природе. С каждым годом доступнее становились израильские газеты и религиозные книги на русском. Он больше не боялся брать в руки святые книги, понимал их, правда, не очень – лишь недавно алфавит вспомнил. Главное, он больше не считал себя предателем, недостойным древней мудрости.

В Израиле хотелось иметь друзей, но кто знает, удастся ли там свести новые знакомства? Встречая типичного еврея, Марк осторожно знакомился и выпытывал, не собирается ли тот в Израиль, и если да – в каком городе живет его родня. Некоторые новые знакомые смотрели на него косо, подозревая в стукачестве, очень уж жаден был Марк до информации. Но большинство людей воспринимали его интерес адекватно и даже с радостью подхватывали разговор. Горбачев сулил свободу, в воздухе пахло скорым отъездом, тема Израиля была актуальной для многих. Для затравки таких разговоров вполне годился давно придуманный Марком пароль для идентификации своих: «Вы Сегаля знаете?..»

Пару лет спустя необходимость в подобной конспирации отпала совершенно – уже набрали ход перестройка, гласность, образовался народный фронт и в пику ему интерфронт, поговаривали даже о совсем уж невероятном – восстановлении независимости Латвии. Что вот, мол, СССР – искусственное образование с изначально мертворожденной национальной, экономической и прочими идеями, оно рухнет и… Что следует за «и», точно не знали – столь бурной фантазией не обладал никто. Будь жива тетя Маня, наверняка, как Эсина бабушка, погрезила бы о том, что латвийское масло опять станет желтым и лучшим в Европе, но престарелая родственница давно уже упокоилась на Шмерли [15] , а помечтать вместо нее Марк не мог. Он и за себя-то мечтать не мог – разучился.

Теперь мечты заменяли ему цели, а они во многом остались прежними, и главная – Израиль. Вскоре в Ригу зачастили представители Сохнута, и Марк наконец-то мог удовлетворить свой информационный голод. Посланцы же в основном гастролировали с рассказами о молоке, меде и аттракционе невиданной щедрости – корзине абсорбции, но это было менее актуально – себе корзину Марк Аркадьевич уже подготовил, да что там корзину – сундук. О своей готовности репатриироваться он сообщил на первой же встрече с Гесей Камайской. Эта пожилая и невероятно харизматичная женщина, сама бывшая рижанка и активистка сионистского подполья, тогда, в конце восьмидесятых, приезжала из Израиля, собирала рижских евреев на лекции и записывала данные готовых к репатриации, а вернувшись домой, заботилась о том, что бы всем заинтересованным пришел вызов.

Конец ознакомительного фрагмента.