Кое-что о мести, товариществе и трех желаниях.
Annotation
Кое-что о мести, товариществе и трех желаниях.
Глава 1
Я убиваю джиннов
Глава 1
Теперь Артавазд стар. Глаза его видят плохо, руки трясутся, а спина горбится под невидимым гнетом. Всего-то имущества у Артавазда, что маленькая комнатка на втором этаже, кровать, большой сундук, полный историй и горя, и медный сосуд для вина, запаянный сургучом. И еще фотокарточка. На ней сын, сноха и внук на фоне нью-йоркской статуи-факелоносицы. Давно снято, очень давно. До того, как семья сына вернулась в Ереван.
Когда-то Артавазд говорил по-немецки и по-французски. Сейчас же с трудом помнит родной язык. Только одна фраза удается ему на любом из языков. К ней он привык, она - часть его существа. «Я убиваю джиннов».
Чем ты занимаешься, Артавазд Карапетян?
В двадцать втором ему не было и девятнадцати. В груди его горел огонь мести, и крылатая Немезида стояла за его левым плечом, сжимая в руке хлыст из живых змей. Артавазд не был одинок, но всегда чувствовал, что его миссия отдаляет братьев, пятнает его в их глазах. Братья собирались в кабаке у Румпельштильцхена. Поднимались на второй этаж, запирались в приватной комнате и работали над планом. Кто-то заказывал пива и шнапса, чтобы стать черствее и злее, но Артавазд не прикасался к спиртному. Пил воду и больше ничего.
Засиживались допоздна. Закрывая кабак, Румпельштильцхен стучался в дверь.
– Долго вы там еще еще?
Как и все карлики, он очень любил порядок и заводился с полоборота. Горячая кровь и врожденное вероломство, доставшиеся Румпельштильцхену от древних подземных кузнецов, делали его крайне опасным союзником. К счастью, турок он ненавидел так же сильно, как братья.
Названного лидера у братьев не было, но стрелка Погоса признавали за старшего все, кроме Артавазда. Погос воевал в армии мертвого царя и убил столько врагов, что не мог сосчитать. В Берлин он приехал последним из братьев. Жал всем руки, обнимал, хлопал по спинам, говорил на немецком с русским акцентом.
– Погос Нерсесян.
– Каро Мкртчян.
– Чем занимаешься, Каро?
– Слежу за целями.
– Помогай бог. Погос Нерсесян.
– Давид Месропян.
– Чем занимаешься, Давид?
– Стреляю.
– Метко стреляешь?
– Метко.
– Многих убил?
– Да я только тренируюсь, но ублюдкам не уйти от меня.
– Дай-то бог. Погос Нерсесян.
– Артавазд Карапетян.
– Чем занимаешься, Артавазд?
– Я убиваю джиннов.
Вот тогда-то Погос и изменился в лице. Об убийцах джиннов он, конечно, слышал, но одно дело слышать, а совсем другое - прикасаться к одному из них. Гибель джинна накладывает на убийцу проклятие, а проклятия, как известно, липучи и могут переходить от одного смертного к другому.
– И что, многих убил?
– спросил Погос.
– Шестерых гулей.
Артавазд отвечал запросто. Для него черные джинны оставались пятнами в сознании. Уничтожая гуля, не чувствуешь ничего, кроме облегчения, ибо само их присутствие давит на нервы, лишает душевного покоя.
– Кого ищешь тут?
– Его, - Артавазд протянул Погосу карточку.
– Господи, - по-русски прошептал Погос.
Мальчишкой Артавазд не боялся ничего, даже войны. Даже когда пришло известие о том, что турецкие войска подходят к городу, он не понимал, чем это может обернуться. И только когда турецкая речь затопила армянские кварталы, а воздух наполнился запахом пороха, пришло осознание. Выстрелы - обманчиво безопасные хлопки - доносились оттуда, где мужчины пытались сопротивляться, детям же и женщинам велели отходить на знакомые улицы, прятаться, а еще лучше - бежать прочь из города. Но бежать было некуда, и винтовки уступали место ятаганам и штыкам: не тратить же драгоценные боеприпасы! И турецкая речь разливалась по улицам, топя в слезах, мольбах и крови неумелый отпор матерей и жен. А над резней возвышался он - военачальник, не совершающий ошибок, тот, кто давал советы еще Мехмету Фатиху и Баязиду Молниеносному. Хафез-паша. Ифрит.
Как ты выжил, Артавазд Карапетян?
А я и не выживал. Я умер там, в Баку.
– Ты не убьешь его, - сказал Погос.
– Нет, не убью. Смерть - слишком мягкая кара.
Артавазд собирал автомобили. Он любил все современное и ненавидел все отсталое. В глазах его конные экипажи мчались не до пунктов назначения, а назад во времени, туда, где не было места прогрессу и пониманию. Рев двигателя будил в нем другие чувства. Мысли о том, что после расправы над Хафез-пашой придется оставить работу, либо сбежав из Германии, либо отправившись в тюрьму, были почти невыносимы. Артавазд мог бы отступиться от миссии. Но Немезида гнала его вперед, и он планировал нападение со всей ответственностью.
– Ты самый молодой, - заметил как-то раз Румпельштильцхен.
– Зачем тебе погибать?
– Я добьюсь успеха.
Карлик посмотрел на Артавазда, почесал длинный крючковатый нос, пригубил пиво. Карлики пили, не пьянея, поэтому употребляли то, что было больше всего по вкусу. Достойного меда в Берлине отродясь не водилось, так что Румпельштильцхен перебивался светлым.
– Когда ётуны еще оставались на земле, главной заботой людей было их истребление. Теперь к нам пришли джинны с юга. Не думал, что мне будет недоставать ётунов.
Румпельштильцхен знал о Баку. Более того, он жалел Артавазда.
– Убьете турок - и выметайтесь, - часто говорил карлик.
– Кроме тебя, сын Карапета.
Объяснять ему, что фамилия еще не означает, что отца Артавазда звали Карапетом, было бессмысленно. У карликов своеобразные представления о родовых связях и именах.
Артавазд улыбался, слушая перепалки Погоса с Румпельштильцхеном. Палец чертил узоры на карте Берлина, следовал за воображаемым кортежем Хафез-паши по улицам и проспектам, упирался в тупики и площади. Каро Мкртчян, глаза братьев, ежедневно докладывал о маршрутах ифрита. Разумеется, все дороги вели в военное министерство. Тысячелетний опыт джинна-полководца требовался каждому. С ним немцы могли взять реванш за великую войну.