И пока горестная мысль деловито размягчала мое настроение, у утеса собралась белая тучка. Приглядевшись, я узрела в ней свой утес, а на нем и себя небесную.

Дура! Какая же я дура! – на полном серьезе заявило мне облако и продолжило стихами:

Меня дурой кликают,

А я соглашаюсь!

Во всё мордой тыкают,

А я улыбаюсь!

Моя челюсть так и отпала от удивления. Но, осознав услышанное и задохнувшись от возмущения, ответ пришел сам по себе, и я как заору:

А у нас по сказкам дура

Умницею славилась,

Вся история России

Дураками ставилась!

Вскочив каждая на своем утесе, подбоченясь и сверкая глазищами на соперницу, готовые с места и в карьер… Но не тут-то было. С треском разверзлось небесное оконце, и возмущенное рыло Чека аж вывалилось в наше пространство.

Цыц! Бабы, молчать!

Не сговариваясь, медленно и натужно, мы повернули к нему готовые к словесному аллюру наши возмущенные моськи! Глубокий вдох и. Бац. Это, малость струхнувший Чеки, предпочел ретироваться, поспешно захлопнув сияющие небеса.

А мы, дружно закатившись смехом, еще несколько минут снимали спонтанную напряженность этого серебристо искрящегося мира.

Отсмеявшись и отслезившись, как-то само собой вспомнилось о банальном – попить бы или выпить, да и закусить не мешало бы. И я предложила своей облачной подруге спуститься по склону вниз. Так, мирно беседуя обо всем и ни о чем сразу, мы неспешно начали движение каждая по своему утесу.

А в это время наш Чеки нервно пританцовывал на своих золоченных копытцах. Его нервозность никак не вписывалась в изысканно-утонченный колорит богатых апартаментов.

Почтенный старец, брюзжа и всем своим видом показывая возмущение и недовольство, с деловитой изощренностью палача-профессионала, слой за слоем снимал с Чеки шкурки, меха и прослоички, от чего черт чувствовал себя голеньким и беззащитным.

Зазноба?....И в изумрудном мире?

Да не зазноба. Баба!

И я говорю – зазноба! И как она там очутилась?

Дак, эдак, я, это, трон, завитушка. А она хлоп! Кто ж думал?

Хлоп говоришь? – зашипел старец и задумчиво повертел в руках небольшой диск, аккуратно положил его на место и посеменил к стойке напротив.

Чеки по пятам плелся за старцем, незаметно старался прикарманить все, что, по его меркам, плохо лежало. В его складках, карманах и кармашечках уютно умещались колечки и браслетики, бусики и кулончики, ножнички и ножички, и другие жизненно необходимые вещи и вещицы.

Хлоп, значит говоришь? А чем расплачиваться будешь?

И старец хищно посмотрел на черта.

Чеки от неожиданности аж подпрыгнул, быстренько убрав руки за спину. Скребанув ноготком пространство, он незаметно скинул уличающий предмет в изумрудный мир. И, сложив чистые ручки в молящем жесте, на уровне отщелкнувшейся мужской солидности, заканючил:

Дак! Эдак! Это! Отслужим-с! Ваша честь! Верой, правдой! Спинки не разогнем! Отработаем-с! Вы только это, значит, поспособствуйте! Ну, назад ее! А мы отслужим-с!

Отслужим, говоришь? – задумчиво изрек старец и щелкнул холеными пальчиками. Все предметы так тщательно и с любовью прикарманенные чертом, поспешили на свои места. Провожая их слезящимся взглядом, Чеки только сейчас начал немного осознавать, что торговаться с Ненасытным Случаем. Ох, какая опасная игра! Но дело сделано, и ягненок заклан. И теперь за его холеную шкурку никто не даст ломанного гроша.

Эх, судьба – судьбинушка! Где ж тебя черти носят!

А наши красавицы тем временем мирно беседовали у богом забытого костерка, поджаривая на прутиках круглые розовые плоды с нежной и сочной мякотью.

Ты откуда, горемычная? – спросило меня облако.

Да, с земли.

Не слыхало о такой. А небо там есть?

Есть.

А какое?

Голубое, мечтательно протянула я, и на нем облака плавают, белые пушистые, или перистые, а на закате розовые. А иногда, свинцовые, грозовые с молниями и громовыми раскатами. Красотища!

А я тут одна, как перст одна, с тяжелым вздохом пожаловалось облако, и даже покукарекать-то не с кем. Только кого найдешь? Рожу состроишь, а тебе кыш да кыш, нечистая. А я белая, чистая. Здесь ведь даже испачкаться, да и то негде. Я тут намедни забрела в деревню, а там такой трам-тарарам стоит: телеги перевернуты, как осаду держать; мужики палят во все стороны; бабы визжат, а дети по железякам колошматят. Такой гвалт и какофония стоит. Я уж грешным делом подумала, что в мою честь прием. Ан нет. Со стороны леса полчище несметное черное на деревню надвигается. И так в ногу марширует тук-тук, цок-цок, только что барабанной дроби не хватало. Весь честной люд в рассыпную. Куры и те пятками засверкали. А полчище по деревне проползло, и все краски как языком слизало. Стоит деревенька серенькая убогая, ни радости тебе, ни умиления. Без слез не взглянешь… А полчище черное несусветное дальше маршировать пошло. Меня аж до мурашек проняло, чего там о людишках гутарить. Да…