– Познакомь.

Нинка, подметая, поймала маслянистый взгляд, увидела зелененькую с Лениным.

– Нин!
– как раз высунулась из-за парикмахерских кулис немолодая уборщица.
– К телефону.

– А чо эт' на вокзале?
– спрашивала Нинка далекую, на том конце провода, подругу в служебном закутке с переполненными пепельницами, электрочайником, немытыми стаканами и блюдцами.
– Ну, ты выискиваешь! Бабулька, конечно, ругаться будет!

С той стороны, надо думать, понеслись уговоры, которые Нинка прервала достаточно резко:

– Хватит! Я девушка честная. Сказала приду - значит все!
– а в дверях стояли, наблюдая-слушая, восточный клиент и повисшая на нем давешняя мастерица с грудями.

– Ашотик, - жеманно, сахарным сиропом истекая, сказала мастерица, едва Нинка положила трубку, - приглашает нас с тобой поужинать.

– Этот, что ли, Ашотик?
– не без вызова кивнула Нинка на чернявого. А, может, не нас с тобой, а меня одну?

– Можно и одну, - стряхнул Ашотик с руки мастерицу.

– Только поужинать?

– Зачем только?!
– возмутился клиент.
– Совсем не только!

– А я не люблю черных, - выдала Нинка, выдержав паузу.
– Терпеть не могу. Воняют, как ф-фавены!

Хоть и не понял, кто такие таинственные эти фавены, Ашотик помрачнел - глаза налились, зубы стиснулись - отбросил мастерицу, снова на нем висевшую, сделал к Нинке шаг и коротко, умело ударил по щеке, пробормотал что-то гортанное, вышел.

– Ф-фавен!
– бросила Нинка вдогонку, закрыла глаза на минуточку, выдохнула глубоко-глубоко. И принялась набирать телефонный номер.

Мастерица, хоть и скрывала изо всех сил, была довольна:

– Ох, и дура же ты! Знаешь, сколько у него бабок?

– А я не проститутка, - отозвалась Нинка, не прерывая набора.

– А я, выходит, проститутка?

Нинка пожала плечами, и тут как раз ответили.

– Бабуля, солнышко! Ты не сердись, пожалуйста: я сегодня у Верки заночую.

Бабуля все-таки рассердилась: Нинка страдальчески слушала несколько секунд, потом сказала с обезоруживающей улыбкою:

– Ну бабу-у-ля! Я тебя умоляю!
– и положила трубку.

– А ты, - дождалась мастерица момента оставить последнее слово за собой, - а ты, выходит - целочка!

Темно-сиреневая вечерняя площадь у трех вокзалов кишела народом. Нинка вынырнула из метро и остановилась, осматриваясь, выискивая подругу, а та уже махала рукою.

– Привет.

– Привет, - заглянула Нинка в тяжелый подругин пакет, полный материалом для скромного закусона: картошечка, зелень, яблоки, круг тощей колбасы.
– И ты же их еще кормишь!

– По справедливости!
– слегка обиделась страшненькая подруга.
– Их выпивка - наша закуска. Водка знаешь сколько сейчас стоит?

– А что с меня?
– хоть Нинка и полезла в сумочку, а вопрос задала как-то с подвохом, и подруга подвох заметила, решила не рисковать:

– Да ты чо?! Нисколько, нисколько, - и для подтверждения своих слов даже подпихнула нинкину руку с кошельком назад в сумочку.

– Понятненько!

– Только, Нинка, это! слышишь! Ты рыжего, ладно? Не трогай. Идет?! Ну, который в тельнике.

Нинка улыбнулась.

– А где ж! женихи-то?

– За билетами пошли. Да вон!
– кивнула подруга, а мы, не больно интересуясь тонкостями знакомства, подобных которому много уже повидали и в кино, и, главное, в жизни, отъедем, отдалимся, приподнимемся над толпою, успев только краем глаза заметить, как двое парней с бутылками в карманах, эдакая подмосковная лимит, работяги-демобилизованные, пробираются к нашим подругам и, постояв с полминуточки, рукопожатиями обменявшись, вливаются в движение человеческого водоворота, в тот его рукав, который, вихрясь, течет к широкому перрону, разрезаемому подходящими-отходящими частыми электричками пикового часа.

– В семнадцать часов двадцать четыре минут от шестой платформы отправится электропоезд до Загорска. Остановки: Москва-третья, Северянин, Мытищи, Пушкино, далее - по всем пунктам!

Пропустим, как все там у них происходило, ибо, проводив явившуюся на пороге сортира, слегка покачивающуюся Нинку полутемным, длиннючим, с обеих сторон дверьми обставленным коридором общаги, окажемся в комнате парней и легко, автоматически, безошибочно и уж, конечно, не без тошноты восстановим сюжет по мизансцене: на одной из кроватей, пыхтя и повизгивая, трудятся подруга и снявший тельник рыжий в тельнике, а приятель его, уткнув голову в объедки-опивки, спит за нечистым столом праведным сном Ноя.

Нинка пытается разбудить приятеля: сперва по-человечески и даже, что ли, с нежностью:

– Э! Слышь! Трахаться-то будем? Трахаться, спрашиваю, будем? Лапал, лапал, заводил!
– но постепенно трезвея, злея, остервеняясь: - Ты! Ф-фавен! Пьянь подзаборная! Ты зачем меня сюда притащил, а?!
– колотит по щекам, приподнимает за волосы и со стуком бросает голову жениха in statu quo, получая в ответ одно мычание, - все это под аккомпанемент застенных магнитофонных шлягеров, кроватного скрипа, стонов, хрипов - и, наконец, отчаявшись, вздернутая, обиженная, хватает плащик, сумочку, распахивает дверь.