Кузьма Егорович в пижаме шел полутемным коридором. Перед поворотом воровато огляделся и шагнул к двери, из-под которой выбивалась полоска света, чуть приоткрыл: Жюли лежала в постели, по складам разбирая передовицу "Правды".

Кузьма Егорович скользнул в комнату и накинул изнутри крючок. Жюли оценила.

– Кузьма, - сказала по-русски, коверкая слова.
– Вы же поставили условием воспитывать девочку.

Кузьма Егорович как бы не слышал, а громко дышал и шел на Жюли страстно, сосредоточенно.

– В вашем положении опасно заводить сомнительные связи, - защебетала Жюли по-французски, но интонация явно расходилась с буквальным смыслом произносимого.

Кузьма Егорович столь же страстно и решительно, как шел, взял из рук гувернантки "Правду" и бросил на пол, потом выключил свет, примостился.

– Но право же, - лопотала Жюли по-французски и нежно.
– Я так давно этого не пробовала! должно быть, разучилась, - а сама Кузьму Егоровича ласкала.

Метель билась за окном, яркая в пламени ртутного дворового фонаря. Кузьма Егорович напрягался изо всех сил, но по лицу было видно, что ничего не получается. Скупая мужская слеза выкатилась из левого глаза Кузьмы Егоровича и замерла, подрагивая, на щеке.

Для Жюли все это в каком-то смысле было испытанием профессиональной чести, но через минуту и она поняла, что дело швах: ласки из эротических стали постепенно жалостливыми, сочувствующими, и из глаза тоже выкатилась слеза.

– Уйдут, - тихо прокомментировал Кузьма Егорович неудачу.
– Теперь отчетливо вижу: уйдут!

На закрытом теннисном корте сияло искусственное солнышко над искусственной травкою. Кузьма Егорович, хоть и выглядел, мягко скажем, странно в спортивном одеянии, играл удовлетворительно.

Партнер, знакомый нам Седовласый, паснул мяч с репликой:

– Значит, трудно, говоришь, сегодня в России настоящему коммунисту?

– В каком это смысле?
– опустил Кузьма Егорович ракетку.

Молодой человек, тот, кто обычно ассистировал Седовласому при просмотрах, поднес Кузьме Егоровичу мяч на газетке "Фигаро" с фотографией Кузьмы Егоровича в обнимку с Жюли: на крыльце, в рождественскую ночь.

Кузьма Егорович взял газетку.

– Выучился уже, или дать перевод?
– спросил Седовласый.

– Играйте, Борис Николаевич, - обратился Кузьма Егорович к сидящему рядом Ельцину и вышел вон.

Никита с ансамблем на маленькой ресторанной эстрадке пели мрачную свадебную песню.

Несколько официантов, уборщицы посуды, буфетчица сгрудились в кухонном закутке возле портативного телевизора, по которому передавалось какое-то важное кремлевское заседание.

– Ну?
– агрессивно подскочил к группке оторвавшийся на минутку от плиты повар с длинным ножом.

Никита допел. Публика взорвалась аплодисментами и восторгами несколько, может быть, пьяноватыми. Никита снял гитару, направился за стол, на жениховское свое место, рядом с которым, одетая в белое и в фату, поджидала Вероника.

– Горько!
– закричал гость со значком "ветеран партии".

– Горько! Горько!
– подхватили остальные.

– Варвары, - прокомментировала Вероника и поцеловалась с Никитою.

– Раз, два, три, четыре, пять!
– считали варвары хором!

В этот как раз момент тяжелый лимузин Кузьмы Егоровича подкатил к ресторанным дверям.

Кузьма Егорович сидел, не трогаясь с места, и не то что бы плакал! словом, это было Прощальное Сидение. Потом полез в подлокотный тайничок, достал коньячную фляжку. Разведя руками, улыбнувшись как-то виновато, пояснил водителю и Равилю:

– Вот, значит!

– Да нечто мы, Кузьма Егорович, не знали?
– ответил немолодой водитель, растроганный тоже едва не до слез.
– Вы ж выпиваете, выпиваете, а она ж не порожнеет. Кто ж вам туда и доливает, как не мы?..

Чтобы не разрыдаться, Кузьма Егорович вышел из автомобиля, Равиль с водителем тоже оказались на улице. Возникла некоторая пауза.

– Ну, ребятки, прощайте, - сказал Кузьма Егорович и расцеловался с одним и с другим.
– Спасибо, что довезли, - и двинулся в ресторан.

У дверей толклось человек пятнадцать. За стеклом висела табличка: МЕСТ НЕТ. Кузьма Егорович пошел сквозь толпу.

– Куда лезешь, папаша?

– Э, ща как дам!

– Да свадьба у меня, ребята! Свадьба!
– Кузьма Егорович ловил, казалось, кайф от столь полного унижения.

– Отец! А чем ты жениться собрался?

Кузьма Егорович покраснел, кто-то захохотал.

Добравшись все-таки до дверей, Кузьма Егорович принялся стучать, но швейцар делал вид, будто не слышит.