И всё это происходило совершенно бесшумно — девушки использовали покров Одаренного, чтобы глушить любые звуки, исходящие от них. Кажется, попасться на глаза князю им обеим не хотелось.

Тем не менее я всё прекрасно слышал. Ну потому, что я — это я.

— А ну отпусти, мегера рыжая! — верещала Настя, пытаясь столкнуть с себя разъяренную Милу.

— Будешь знать, как подслушивать, стерва! — орала в ответ Мила, еще крепче вцепившись в подушку.

Девушки катались по полу прохода, то и дело меняясь позициями. Юбки периодически задирались до неприличия, открывая кружевные… кхм… скажем по-боярски, панталоны. Красные у Насти и белые у Милы. И все с гербами, словно княжескими знаками качества. Раскрасневшиеся от борьбы княжны выглядели одновременно смешно, мило и устрашающе.

Князь Пушкин, кажется, что-то всё-таки услышал. Он нахмурился и начал оборачиваться на шум. Но я в мгновение ока ускорился, вернул картину на место и вновь уселся напротив князя. Как ни в чем не бывало.

Князь некоторое время разглядывал картину с подозрением, затем пробормотал что-то вроде: «Ох уж эти кошки».

Я с ним был полностью согласен, эти две кошки, черная с рыжей, обнаглели до крайности. У меня важный разговор, а они чучундрят вокруг по тайным ходам со своими кошачьими разборками.

— Где это мы остановились? — невинно поинтересовался я, когда Пушкин снова повернулся ко мне.

Он лишь недоуменно моргнул.

— Так значит, те разрушения в нашем саду… — начал Пушкин, — Это была Мила?

— Верно, это проявление силы Тёмного бога, — сказал я, — Мне удалось усмирить его, и научить Милу немного пользоваться его силой.

Пушкин тяжело вздохнул. Я прямо физически ощутил вес, навалившийся на его плечи.

— Спасибо, что рассказали… Что ж… Не время предаваться унынию, — он достал платок, и вытер вспотевший лоб, — Мила сейчас нуждается во мне, как никогда раньше.

— Но есть и хорошая новость, — добавил я, — Я смог его запечатать. И в будущем надеюсь извлечь эту тварь из княжны Милы. Но для этого мне нужно проводить с ней как можно больше времени.

— Проводить больше времени… — произнес Пушкин, немного придя в себя, — Тогда ответьте на вопрос. Если вы воспылали к моей дочери настолько дружескими чувствами, почему оставили ее у себя на всю ночь, не предупредив нас?

Дружелюбие как-то резко пропало из его голоса. Что-то какой-то немного резкий переход. Я чего-то не учел?

От блин… так он в курсе что ли наших реальных отношений? Или просто почву прощупывает? Я-то думал, Мила отцу ничего не сказала. Неужели проболталась?

— Признаться, на тот момент, у меня голова была занята другим, — со вздохом произнес я, — Когда в твой дом врываются сектанты, а твой дядя оказывается их лидером… сами понимаете.

— Понимаю, — кивнул Пушкин, не меняя тона, — Конечно, мне весьма сложно вот так вот с налету переварить подобные новости. Простите за откровенность, князь Долгорукий… что движет вами? Благородство? Или у вас есть еще какие-то цели?

Я на мгновение задумался. Стоит ли прямо сейчас говорить Пушкину про ключевой мир? Пожалуй, нет. И без того я вывалил на него море новой информации.

— Я хочу помочь Миле и довести дело до конца — уничтожить Темного бога, — сказал я, — Я готов предоставить вам все необходимые доказательства своих слов. И заодно обучить Милу управляться с ее новой силой. Чтобы она не причинила вреда себе и окружающим.

— Почему вы так уверены в своих навыках? — уточнил Пушкин, — Вы же не намного старше моей дочери.

— Я молод, но умные книги читал, — улыбнулся я, — Есть тайные знания рода, есть мой пробудившийся Дар. Кроме того я забрал себе все книги, принадлежащие моему дяде-предателю. Там подробно описывалось, как сдержать Темного бога.

— Вот как… — кивнул Пушкин.

Какое-то время мы молчали. Пушкин думал, я его не торопил, давая время переварить новую информацию.

— Все это… слишком неожиданно, — произнес он наконец, — Но, боюсь, я вынужден ответить отказом.

Я не поверил своим ушам. Вот так сразу? Даже толком не обсудив?

— Почему? — спросил я.

— Видите ли… — неохотно произнес он, — Я лучше решу данную проблему… более привычным мне способом. В любом случае, спасибо за вашу помощь.

— Вы надеетесь справиться с самим Тёмным богом?

— Я Пушкин, как-никак, — улыбнулся он, — Я посерьезнее буду.

И в этот момент наш разговор прервали. Леший Пахом ворвался в комнату, тяжело дыша и широко раскрыв зеленые глазищи. На его лбу блестели капли пота (или росы), а листья на макушке были измяты и испачканы, как после долгого бега сквозь чащобу.